Аккуратно сложил в аптечку раскиданные в спешке лекарства, вымыл стакан со следами Фаининой помады. Нужно было пойти в ее комнату и собрать все, что значилось в сунутом ему Машей списке.

Он вспомнил, как уже делал это – искал в бабушкиной комнате вещи, которые она просила привезти ей в больницу. Извечный перечень: очки, книга, недовязанный носок, пряжа, спицы, молитвослов – нехитрые атрибуты старческого досуга. Эта сумка так и стояла неразобранная в прихожей до сорокового дня – последний свидетель Юркиной надежды на лучшее. Мама ее не убирала, никак не хотела признать, что книга останется недочитанной, носок недовязанным, а молитвы непроизнесенными. В конце концов сумка куда-то исчезла. Наверное, неведомые мародеры унесли ее вместе с остальными бабушкиными вещами.

Фаинин список был совсем другим. В нем не было ни вязания, ни молитв. На линованном листе, помимо традиционных тапок, чашки, ложки и полотенца, значились только беспроводные наушники, косметичка и колода карт («с синей рубашкой», – гласило уточнение в скобках).

Коновалов вошел в Фаинину комнату. В верхнем ящике прикроватной тумбочки он нашел Фаинины наушники и блестящую золотую косметичку. Там же лежали карты, но с красной рубашкой. А нужной колоды нигде не было. Он обшарил тумбочку, проверил все полки книжного шкафа, посмотрел на комоде – все тщетно. Собрался было звонить Маше, но заметил в верхнем ящике бюро среди разноцветных карандашей и ручек серебряный ключ, как две капли воды похожий на ключ от его комнаты.

Коновалов осторожно вышел в коридор, проверил, заперта ли входная дверь, и, затаив дыхание, вставил ключ в замок.

– Чего я так осторожничаю? – спросил он себя шепотом. – Я не делаю ничего плохого. Я просто ищу карты. Я предположил, что Фаина оставила их здесь.

Уговоры не помогли. Ощущение, что он делает что-то запретное, даже преступное, не покидало его. Замок тихонько щелкнул, и дверь медленно открылась.

Комната отличалась от соседних, сделанных хоть и со вкусом, но под копирку. Тяжелые старые шторы бордового плюша с золотыми кистями были плотно сдвинуты, отчего внутри царил полумрак. Пахло лавандой и пылью. Видимо, проворная рука Маши не касалась старинной массивной мебели, которой был обставлен этот узкий, чуть шире коридора, кабинет. На громоздком секретере красного дерева лежала белая салфетка, расшитая цветами. На ней стояли семь слоников, мал мала меньше, точь-в-точь такие были у бабушки в деревне.

– Нужно найти карты, – напомнил себе Коновалов и открыл бюро. В нем аккуратными стопками лежали старые толстые тетради в красном картонном переплете.

В такую тетрадь его бабушка записывала садоводческие заметки: когда посадила лук, какой урожай моркови собрала сегодня. Бабушка называла свои тетради гроссбухами. Ожидая от Фаининого гроссбуха подобного содержания, Коновалов открыл последнюю запись, сделанную красными чернилами.

Сегодня снилось, будто я босая иду по морю. Каждый мой шаг расходится по воде кругами. За мной идет кто-то, но я не могу понять, кто он и откуда взялся. Он держит меня за руку и иногда спрашивает о чем-то. А я не могу разобрать слов. Я хочу обернуться, посмотреть, кого я веду за собой, но боюсь. Это не Филипп, не Шура, не Андрей. Я продолжаю перебирать в памяти имена, и вдруг в его голосе узнаю Алёшу. Я радуюсь, что он здесь, что я смогу попросить у него прощения. Он называет меня по имени, я оборачиваюсь – это вовсе не Алёша, а Юрий. Он говорит, что любит меня. Я счастлива, потому что тоже люблю его. «Только это и имеет значение», – говорю я. Мы целуемся. Вдруг я вижу на горизонте плот. На плоту стоит мужчина (трижды зачеркнуто) Алёша, машет нам рукой. Я показываю его Юрию, и тот узнает его, принимается звать, бросает меня, и тогда я тону и просыпаюсь в слезах.

Удивительно, как сын похож на отца. Странно, что я сразу этого не заметила. А сегодня даже не поленилась, нашла карточку, которую Алёша прислал мне в последнее лето, перед тем, как…

Коновалов в спешке перевернул страницу. На вложенной в тетрадь фотографии мужчина, точная копия Юриного отражения в зеркале, держал на руках младенца. На мальчике был серебряный комбинезон с алой звездой на лбу. Юрий перевернул фото – на обратной стороне печатными буквами было написано: «Фаине с любовью от Алексея и Юрия Коноваловых, июнь 1990».

Руки тряслись. В глаза и переносицу вонзились острые иглы. Обида дергала за кадык. Обида на отца, бывшего, да сплывшего. Обида на Фаину, которой отец отправил его, Юрика, с любовью.

Зазвонил в сумке телефон, но Коновалов отмахнулся. Он сел на плюшевую, вытертую обивку старого дивана и стиснул лоб руками. Сердце не билось – дергалось тревожно, неровно, больно. Стучало в висках.

Телефон продолжал исполнять гнусную мажорную мелодию, обрывался на секунду, заводил ее снова.

– Да чтоб тебя… – выругался Юрий. Телефон затих ненадолго, но вскоре икнул коротко – пришло СМС.

Коновалов подошел к бюро, достал стопку тетрадей, каждая – с карандашными цифрами на обложке: «2018», «2017», «2016»… – отсчитывал он годы Фаининой жизни. Вытянул следующую стопку: «2009», «2008», «2007»… Тетради закончились. Он закрыл бюро, открыл нижний ящик. Тот был набит тетрадями, аккуратно сложенными в стопки по десять. Развязал атласную ленту, крест-накрест охватывавшую первую кипу, взял нижнюю тетрадь. На тетради не карандашом, а жирным черным фломастером были выведены цифры «1990».

Сегодня пришла новогодняя открытка от Алёши. Водила руками по строчкам, которых он касался. Не могла поверить своему счастью. Он пишет, что любит меня, но не может уйти от жены. Она носит его сына, а я не могу подарить ему ребенка…

Алёша написал, что у него родился сын Юрик. Когда родился мой Шура, мне было некому писать об этом – Филиппа со мной уже не было. Весь день вспоминаю, как мой мальчик появился на свет. И плачу…

От Алёши пришла фотокарточка. Хороший у него мальчик, на Шуру похож. Алёша обещает приехать через месяц. Мне снова хочется жить…

Алёша любит меня. Только это и имеет значение…

В ворохе бесполезных записей о приехавших постояльцах, проведенных концертах, тщательных описаний прошедших штормов далекого девяностого года Коновалов выискивал заглавную «А». Всякий раз, когда Фаина писала имя его отца, эту букву украшал хитро закрученный хвост:

Алёша, Алёша, Алёша, Алёша, Алёша Коновалов, Алёшенька…

Россыпь спиралей. Витиеватая строчка, каллиграфия женской тоски. Дальше – крупно, во весь разворот:

Алёша приехал!

На новой странице:

Алексей (впервые – «Алексей», впервые «А» – сухая, чопорная. Над «Й» – раскинула крылья хищная злая чай