Коновалов кричал «С Новым годом!», звал мальчика Диму. Хрипотца и бас исчезли, будто их никогда не было.

– У вас все в порядке? – прозвучало у него за спиной. Он вскочил на ноги и обернулся. В двери стояла Маша. Она была осунувшейся, постаревшей. Под глазами лежали тяжелые, темно-синие мешки, уголки бледных губ оплыли вниз, немытые черные волосы, напротив, торчали вверх, выставив отросшие седые корни.

– Мария, я всю ночь не мог дозвониться… Фаина…

– Фаина Дмитриевна скончалась, – перебила его Маша заготовленной заранее торжественной фразой и залепетала, давясь слезами: – Связи не было… а я в больнице… И выйти не могла… У меня крышу сорвало…

– Что? – не понял последних ее слов ошарашенный новостью Коновалов.

– У меня дома крышу сорвало с веранды… а я к вам… – Маша уже плакала, не сдерживаясь. – Фаина Дмитриевна просила… Я ей обещала… Она звонила перед тем, как… Вы трубку не взяли. Она просила передать, что просит у вас прощения. Уж не знаю, в чем она себя виноватой чувствовала. После того, что она для вас сделала, в чем она может быть перед вами виновата?

Коновалов растерянно захлопал глазами:

– А что она для меня сделала?

– Да уж сделала, – Машин подбородок обиженно задергался, – я десять лет на нее… с ней… все капризы исполняла… как к матери к ней… а вы… Альфонс!

Мария с досадой швырнула в Коновалова увесистую связку ключей. Он увернулся, ключи звякнули о деревянный пол, оставив в нем глубокую вмятину. Женщина развернулась и вышла, яростно хлопнув дверью. Коновалов остался один.

За приоткрытой красной дверью пылали в утреннем свете шторы, заливая тревожным светом все вокруг. Тетради на полу напоминали пестрый траурный ковер. Коновалов оставил сумку в коридоре, вошел в комнату, аккуратно сложил их в стопки – пять одинаковых и две поменьше, перетянул каждую крест-накрест лентой и убрал в комод и, только закончив, заметил, что оставил на диване один дневник с каллиграфическими цифрами «2019» на обложке. Коновалов сел рядом и осторожно, словно дикого зверька, взял его в руки и раскрыл последнюю запись.

Сегодня составила новое завещание. Ну их к черту, племянниц из Краснодара. Все свое имущество, движимое и недвижимое, оставляю Юрию Алексеевичу Коновалову. Теперь, Юра, этот палисадник, эти крашеные двери, эта чертова пыльная комната, даже инвалидное кресло – все теперь твое. Море, кстати, – тоже твое. Я лишила тебя отца. Я тебе задолжала, но, кажется, теперь я свободна…

Телефон запиликал в мажоре, заставив Коновалова вздрогнуть.

– Алло! – осторожно ответил он, понимая, что такие ранние звонки редко сулят хорошие новости.

– Юра? Это ты? – тихим нездешним голосом произнес Викентий.

– Я…

– Голос у тебя странный, – заметил Вика и замолчал.

– Вика, где Джо? – проскрипел Коновалов.

– Они с Германом вчера ушли… на яхте… – забубнил в трубку Вика. – Я тебе всю ночь не мог… Ну, ты сам знаешь, связь… а выходить страшно… В общем, его уже нашли, а ее…

– Ищут… – выдохнул Коновалов, чувствуя, как пол под ногами становится похожим на желе, и ноги медленно утопают в нем. Он опустился на колени. Казалось, так будет проще дослушать Вику.

– Да… Яхта затонула в десяти километрах от берега… Тело Германа… Короче, я не понял толком, где… А Джо…

– Джахан, – неожиданно жестко поправил Вику Коновалов.

– Что, прости? Я не понял.

– Ее зовут Джахан. Не Джо…

– Да? А я не знал… – промямлил Вика. Коновалов повесил трубку.

Взгляд скользнул по полу и остановился там, где лежала искореженная временем и морем игрушка, выпавшая вчера вечером из его рук. К оловянным иллюминаторам, из которых когда-то улыбались счастливые пассажиры, прижался опаловый перстень, оброненный Фаиной.

Коновалов поднялся, сделал в сторону подарков два шага, таких тяжелых, словно на ногах у него были водолазные ботинки, вдруг резко развернулся, вошел в Фаинину комнату, снял со стены обе фотографии в массивных деревянных рамах, перенес их в красную комнату и поставил на бюро, небрежно сдвинув слоновье семейство. Вернулся в коридор, стараясь не касаться черного камня, поднял кольцо и катер. Положил их рядом с фотографиями. Взял лежавший на диване дневник. Вышел из комнаты. Нашел на кухне задвинутый в угол табурет, единственный во всей квартире, тот, на котором стоял фикус. Снял фикус. Поставил на пол. Взял в руки табурет. Вошел в комнату Фаины. Сел за письменный стол. Открыл дневник на первом чистом развороте. Достал из верхнего ящика стола черный маркер. Написал дату: 14 июля 2019. Отчеркнул нижний правый угол тонкой косой чертой, еще раз и еще. Он черкал неистово, яростно, пока линия не стала густой и жирной, не отпечаталась на следующем листе, и на листе за ним, и на трех листах после.

Коновалов поднялся и теми же трехболтовыми шагами прошел к Фаининой кровати, упал на нее лицом вниз и уснул, не успев сделать вдох.

Ему снилось, что он плывет в мутной речной воде. Она заполняет его рот, нос, легкие. Коновалов поцокал языком и почувствовал ярко-зеленый вкус тины и острый запах рыбы. Вода, к большой его радости, была пресной.

«Костя, Костя! Вылезай немедленно!» – кричал где-то наверху женский голос.

«Но я не Костя…» – подумал Коновалов, не желавший вылезать из воды.

Мимо проплыла щука.

– Я ведь исполнила твое желание, – прошлепала губами она. – Почему же ты снова здесь?

– Могу я загадать еще одно? Мне очень нужно! – собравшись с духом, попросил Коновалов.

– Ну разве только одно… В порядке исключения… – сжалилась над несчастным утопленником рыба.

– Умоляю тебя, – попросил он, – пожалуйста, пусть ее никогда не найдут…

Коновалов не услышал, что ответила щука. Он открыл глаза, встал и подошел к окну. День был нестерпимо ярким. Город суетился, как разрушенный муравейник, пытаясь собрать осколки, исправить, наверстать. Слышался вой бензопилы – кто-то расчленял поваленное ураганом дерево. Вяло ныла сирена «скорой помощи». С моря все еще тянуло гнилью, но уже не так отчетливо. По тротуару к пляжу тянулся обычный караван курортников, навьюченных разноцветными кругами, матрасами и полотенцами. Жизнь продолжалась.

Он поднял глаза. Далеко-далеко, над самым морем, в чистом полуденном небе медленно плыло облако.

10.04–01.09.2020

Ярославль