тоже характерная черточка. Индивидуализм там развит в политике чрезвычайно. Он настолько развит, что одним из препятствий к дальнейшему [расширению] Британской коммунистической партии являются вопросы дисциплины. Для англичан чрезвычайно трудно понять, как это так, если я не согласен по тем или иным вопросам, головать я буду против своего убеждения или что я не имею права высказать свое мнение (в Советском Союзе привыкли и к первому, и ко второму. – С.В.). Это чрезвычайно трудный вопрос, который не могли бы понять англичане»[371]. Кроме того, в СССР «для каждого большевика несомненно то, что иногда по некоторым вопросам, независимо от того, в большинстве или меньшинстве он, выгодно бывает перед массами развернуть свою программу (в 1920‐е гг. это было особенно характерно для деятелей оппозиции. – С.В.). Ну, побьют тебе немножко морду, но, по крайней мере, показать, како верующи». В Англии такого не было[372].

Председатель избирался на каждом конгрессе Генерального совета, и у него было одно право: на следующем конгрессе «через год» председательствовать. «На данный конгресс председателя избирает предшествующий конгресс. (Смех. Ворошилов и Каганович: “А в течение года что он делает?” Каменев: “Ждет следующего конгресса”. Смех.). Он председательствует на заседаниях Генерального совета – это его первое право. Второе право: он будет председательствовать на конгрессе – это считается вполне достаточным. […] Никаких политических выступлений он не имеет права делать»[373].

Томский рассказал, что вся практическая работа Генсовета была сосредоточена «в руках секретаря», который «не имеет права голоса на заседаниях Генерального совета» и «не имеет права вмешиваться в вопрос избрания председателя. […] Считается верхом неприличия, чтобы он сказал какое-нибудь мнение, участвовать в каком-нибудь блоке, агитации по выборам председателя. Как будто очень маленькая роль, но на самом деле секретарь имеет право подписывать и посылать документы от имени Генерального совета; секретарь подготавливает вопросы по всякому порядку дня Генерального совета»[374]. И, видимо, не случайно из выступления Томского в ходе внесения в стенограмму правки убрали положение, поразительно напоминавшее реальную расстановку сил в высшем большевистском руководстве: «Члены Генерального совета приходят на заседание Генерального совета голенькими, у них ничего нет в руках по той повестке, все материалы, все подготовленные вопросы, все находится у секретаря, который докладывает, подготавливает резолюции, решения Генерального совета. За это он не имеет права голоса на Генеральном совете (смех), о чем он и не особенно печалится, нужно сказать»[375]. Секретарь Генерального совета Фред Брамли, в отличие от председателя, «не избирается на каждый год, а как он выбран, так он уже и будет секретарем до тех пор, пока он не совершит какого-нибудь душупотрясающего преступления или пока он не умрет»[376]. Сталин, который будет руководить Секретариатом ЦК ВКП(б) – КПСС до марта пятьдесят третьего года, тут же заявил с места, что «секретарь есть выразитель преемственности»[377]. Если секретарь Генсовета брался за проведение какой-либо резолюции, резолюция непременно принималась. «Это очень хитрая механика, – пояснял Томский. – Если вы прибавите к этому, что, например, бой на конгрессе происходит в заранее заготовленных рамках, то вы получите настоящую картину. На конгрессе нельзя вынуть из кармана резолюцию и сказать: “Я предлагаю конгрессу принять такую резолюцию”. Вы не имеете такого права. На конгресс нельзя вносить никакой резолюции, никаких поправок. Авторы резолюции … должны вносить их за 6 месяцев до конгресса, а поправки к ним должны быть внесены за 3 месяца до конгресса, должны быть отпечатаны, разосланы всем профсоюзам. Идентичные резолюции вносятся в одн[у] на согласительной комиссии конгресса, иначе они выступают как конкурирующие резолюции, причем если вы внесли на голосование резолюцию, решили ее согласовать, то автор внесенной резолюции снять ее не имеет права: раз ваш союз вносит резолюцию, там вносят резолюции не индивидуумы, а организации – союзы, то внесенную вами резолюцию вы не имеете права снять, а конгресс решает, можно ее снять или нельзя снять. Когда вы вообразите всю механику, заранее отпечатанные резолюции, поправки к ним и все прочее, то вы поймете все трудности»[378].

Согласно объяснению Томского, в Англии профессиональное движение было построено «по системе лидеров»: определено, что «лидер – так это лидер». На сталинское уточнение с места «На двести лет?» – Томский ответил: «На всю жизнь!»

Для расшифровки всего того, что в действительности обсудили 10 октября 1925 г. цекисты, следует запомнить ключ к стенограмме: когда речь шла о «председателе», имелся в виду председательствующий на заседаниях Политбюро ЦК РКП(б) Л.Б. Каменев, а когда речь шла о «секретаре», то о генеральном секретаре ЦК РКП(б) И.В. Сталине.

Так или иначе, в результате Октябрьского 1925 г. Пленума ЦК РКП(б) удалось «принять резолюцию об организации бедноты» и провести решение о необходимости «дать отпор кулацкому уклону Слепкова – Богушевского в общей статье членов Политбюро», причем Бухарин обязывался «публично взять назад лозунг “обогащайтесь”», а «каждый член Политбюро обязался» отныне «согласовывать свои выступления в “семерке”». Кроме того «…было решено солидарно готовить XIV съезд, не открывая дискуссии». Однако «почти все постановления остались невыполненными. Выступления против кулацкого уклона не было…»[379] Насколько «солидарно» пойдет подготовка съезда, надо полагать, прекрасно понимали и Зиновьев с Каменевым, и Сталин с Бухариным.

19 октября 1925 г. Г.Е. Зиновьев сделал доклад «Рабочий класс и крестьянство» – об итогах Пленума ЦК – на собрании Ленинградского актива. Генсек, ознакомившись с присланным Григорием Евсеевичем в ЦК ВКП(б) экземпляром доклада, сделал на нем синим карандашом весьма характерную помету: «Странная окрошка в теоретической части, удивительная путаница практических [моментов]. И. Ст.»[380]. Стороны готовились к открытому противостоянию и, несмотря на договоренности, достигнутые в «семерке» 8 октября, стали менее тщательно скрывать свои намерения.

Тут самое время указать, что, как и всегда в истории партии (очевидно, любой партии), образовалось «болото», не желавшее признать откровенный разлад в руководящем ядре. По относительной для большевистского деятеля мягкотелости (не зря И.В. Сталин именовал его в разгар репрессий «либералом») в «болото» ушел М.И. Калинин. Выступая 25 октября 1925 г. с заключительным словом по докладу об итогах Октябрьского Пленума ЦК на собрании актива Бауманской организации РКП(б), «всесоюзный староста» сказал надвое: «Не обязательно, чтобы у нас не было разногласий во время выработки резолюции, обязательно, чтобы у нас не было разногласий после принятия резолюций, а когда резолюция принимается, тогда каждый член партии имеет полное право отстаивать свое мнение. До сих пор у нас не было случаев, чтобы кто-нибудь не выполнял директив ЦК: кто-нибудь из членов [ЦК]. До нас доходят разные слухи, говорят так, что вот там, в неопубликованном материале, самое интересное. (Смех.) Товарищи, говорят, что женщины прикрываются платьем для того, чтобы прикрыть самое неинтересное, а всем кажется, что мы прикрываем самое интересное. (Смех.)»[381] Калинин действительно прикрывал в докладе самое интересное: разногласия сталинско-бухаринской группы ЦК с зиновьевско-каменевской. Поступал так искренне: неизбежность свары, связанной с