Тот — юное создание, Варя столь же прямодушной была, когда в комиссию пришла, — выпалил без обиняков:

— По моему мнению, Кордубцев представляет чрезвычайную потенциальную опасность для существующего общественного порядка, для страны в целом и всего народонаселения. Согласно уставу комиссии, нам дано исключительное право: в чрезвычайных обстоятельствах приговаривать отдельных особо опасных лиц к исключительной мере наказания и самим приводить приговор в исполнение. Иными словами, следует ввести в действие план «Рентген». То есть в отношении Кордубцева я целиком и полностью за это решение: ликвидировать, да и все. Нет человека — нет проблемы. А легенду разработаем. Автокатастрофа, удар током… Палитра большая имеется.

Да, она в юности была столь же прямодушной — но далеко не такой кровожадной. Варя, хоть и уговаривала себя не лезть и не горячиться, в этот раз не выдержала. Только глянула на личико лейтехи — юное, с мягкими усиками, пушком покрытое, — и не выдержала, взорвалась:

— И что же? Ты, Петенька, самолично приговор исполнять будешь? В отношении человека, вина которого не доказана? Да что говорить — у которого вины‑то, может, и нет?

— Приговорят — исполню, Варенька, можешь не сомневаться, — и поглядел на нее совершенно равнодушными, оловянными глазами. Так что она вздрогнула и подумала: «А такой ведь может и исполнить. И даже в отношении нее — не колеблясь».

Следующей должна была выступать Варя. У нее речь была заготовлена, но после столь людоедского высказывания Петра (чего она, признаться, даже не ожидала) пришлось на ходу менять приоритеты, смягчать общую тональность заседания.

— Я видела Кордубцева, и все видели, как и при каких обстоятельствах я с ним познакомилась. — Буслаев, генерал и даже Петренко коротко усмехнулись. — И я хочу вам сказать, товарищи. Я немало лет служу в комиссии (камешек в огород Петьки, который тут без году неделя). Я изучала архивные исследовательские материалы. И такого мощного иного я еще не видела, и не представляла даже, что они существуют. И вот случилось. Такой человек явился. И мы его что? Без суда и следствия? Только за то, что он не такой, как мы? Как святая инквизиция? Короче говоря, я категорически не согласна с прозвучавшим здесь предложением лейтенанта Подгорнова. Считаю его совершенно неприемлемым в демократических государствах, к коим Россия пока принадлежит. Предлагаю продолжить мягкое и дистанционное изучение Кордубцева. Возможно, подвести к нему подходящую женщину — оперативного работника, как некогда к капитану Кольцову[11]. Разработать оперативную комбинацию с последующим переселением — допустим, в закрытый военный городок. Под влиянием женщины и подходящей среды смягчить его нрав, а впоследствии, возможно, использовать в интересах общества и государства.

— Я понял вас, — бесстрастно кивнул генерал и передал слово капитану Буслаеву.

Буслаев в комиссии карьеры не сделал — скоро на пенсию, а он всего лишь капитан. Варя всех деталей его послужного списка, разумеется, не знала (опять же секретность), но догадывалась, что виной всему — пристрастие к горячительным напиткам. Нет, пьяным она его никогда не видывала, но вот цвет лица присутствовал. И — запашок после вчерашнего. Ей даже казалось, что держат капитана только потому, что уволить человека из их службы порой бывает даже труднее, чем принять в нее.

Помимо любви заложить за воротник, Буслаев отличался аффектированным русофильством, и это слегка раздражало. К примеру, он никогда не говорил «компьютер», а только «вычислялка», «автомобиль» звал «самоходным экипажем», а «мобильник» почему‑то «говорящим ухом». В бытность начальником комиссии Петренко тот пару раз прилюдно капитана одернул, и он свои экзерсисы стал придерживать для разговоров тет‑а‑тет. При начальстве стремался, или, если выражаться его же языком, малодушничал. Вот и сейчас начал излагать могучим канцеляритом:

— В результате оперативных мероприятий, которые проводила в отношении Кордубцева капитан Кононова, нам действительно стало известно о его выдающихся способностях. Ее контакт с ним закончился, если я не ошибаюсь, тяжкими телесными повреждениями…

Майор дословно повторил формулировку из Вариной истории болезни — и ничего не рассказал, естественно, о том, что на «тяжких телесных» настаивала она сама, когда после личного знакомства с Елисеем участковый вызвал «Скорую».

— …Да, тяжкими телесными, и это еще повезло. Мог бы и в окно капитана выкинуть. Вдобавок нам известно, что, вполне вероятно, именно Кордубцев замешан в гибели своих родителей, а также в смерти своих собственных бабок и дедов. Итого отроку сейчас минуло девятнадцать лет, а на его счету, как мы видим, тяжкие телесные плюс, на минуточку, шесть убийств! И, возможно, неизвестные нам и недоказанные случаи. Поэтому я считаю, что объект представляет собой исключительную угрозу, и следует принять решение о его немедленной ликвидации. Иными словами — да, я за план «Рентген».

«А ведь они спелись, — подумала Варя. — Петя и Буслаев. Точнее, Петька во всем решил подпевать капитану. Ох, дурак он! Зачем такого себе наставника выбрал — пьяницу, да еще со столь человеконенавистнической позицией? Впрочем, что Петька? Что мне Петька? Мы сейчас судьбу человека решаем. Да, Кордубцев мне никто, и человек он, прямо скажем, противненький и, возможно, в прошлом дел натворил, и в будущем может — но вот так, ни за что ни про что, убивать человека? Нет, она против, категорически против, и если надо будет, сто раз еще здесь выступит, и потом лично к Марголину убеждать пойдет, лишь бы не доводил он нас всех до греха».

И она с мольбой взглянула на Петренко. Сергею Александровичу выступать последним, если не считать третейского судью — полковника Винторогого. Петренко — человек уважаемый, шутка ли, в прошлом начальник комиссии, и от его слова теперь многое зависит.

— Моя младшая коллега капитан Кононова… — начал он, и Варя ему была благодарна еще и за то, что он ее упомянул, с нее начал, в уважительном, а не уничижающим, как Буслаев, тоне. Но главное теперь было все‑таки не то, что Сергей Александрович попытался мимоходом возродить дух взаимного уважения и любви (который в прошлом культивировал в комиссии). Главной оставалась судьба человека — Кордубцева. — Да, капитан Кононова упомянула здесь святую инквизицию. И я подумал: не оно ли, проклятое Средневековье, со своею непримиримостью ко всем, кто выбивается из общего ряда, виновно в том, что в Западной Европе до сих пор не зарегистрировано ни единого достоверного случая появления иных? Уничтожая все, что не похоже на нас с вами, обычных или ниже среднего, граждан, — при словах «ниже среднего» полковник уничижительно глянул на Буслаева с Петюней, — мы, по сути, закрываем перед человечеством всю палитру его возможного развития. Ведь вдумайтесь: у иного, сожженного некогда на костре во имя католической веры, могли быть дети, и внуки, и правнуки — целая плодоносящая ветвь, которая, да, способна была в определенных своих проявлениях угрожать господствовавшей религии и тогдашнему государству. А могла, напротив, приносить всем вокруг, всем, кто не такой и не способен, радость и утешение. И сейчас мы ведь, по сути, от инквизиции ничем не отличаемся. Мы выносим приговор совершенно юному человеку — за что? По сути, за то, что он не такой, как все. Поэтому, друзья мои, я предлагаю всем нам еще раз подумать и переменить итоговую точку зрения. Ликвидировать Кордубцева, как тут прозвучало, ни в коем случае нельзя. Да, он может представлять опасность — и для себя, и, как мы видели, для окружающих. Поэтому самым подходящим вариантом мне в настоящее время представляется следующее: строгая изоляция Кордубцева. Возможно, в учреждении тюремного типа. Тут мы даже никакого закона и конституции страны нарушать не будем, если не считать уголовно‑процессуальный кодекс. Посягательство на жизнь работника органов в лице Кононовой имело место? Да, имело. Свидетели есть? Да, в лице Галимулина имеются. Что ж, будьте добры, получите в закрытом заседании, гражданин Кордубцев, положенную вам, как минимум, трешечку. А отбывать вы ее будете в роскошных условиях, с нашим постоянным наблюдением и изучением.