Бруно отвинтил крышку фляги и плеснул в стаканчики еще коньяка. Меир потягивала коньяк и постепенно расслаблялась. День выдался нелегким, от долгой тряски болели все мышцы, особенно плечи и ноги. Бруно покрутил в руках стаканчик, некоторое время он задумчиво смотрел на его полированную поверхность.

— Мне повезло чуть больше. Мои родители живы. Правда, давно в разводе. Мать повторно вышла замуж. Она живет в Женеве, недалеко от нас, обожает Лотос. У отца все хорошо с физическим здоровьем, но совсем плохо с памятью. Мы с сестрой приняли решение поместить его в специальную клинику. Вопреки моим ожиданиям, там неплохо. Перед поездкой я навещал его. Мы сидели на балконе, смотрели на горы и разговаривали. Мы подолгу говорим. Ему нравятся истории о дальних странах, разных людях, хотя он почти ничего не запоминает из того, что я ему рассказываю. Он всегда внимательно слушает меня и кивает. А он напомнил мне, что одна из его подруг — индуска и родом она из Кашмира. Память — странная штука. Папа в мельчайших подробностях помнит, как его подруга и ее мать приехали в Швейцарию после войны, но иногда забывает, кто я. Я пообещал ему навестить ее в Дели.

Меир понимающе кивнула. В последние дни своей жизни ее отец тоже отправлялся все дальше и дальше в прошлое.

— Мама этой девушки, наверное, принадлежала к тому же поколению, что и твои дедушка и бабушка. Она была христианкой, католичкой. Возможно, они даже были знакомы.

— Ты так думаешь? От Леха до Шринагара довольно далеко.

Бруно вздохнул:

— «Довольно далеко» — это в хорошую походу, сегодня Шринагар так же далеко, как и Южная Америка.

— Я даже не знаю, заезжали ли они так далеко на запад. Но это вполне возможно. — Меир снова вспомнила о фотографии.

— Думаю, можно спросить у друзей отца. Если мы одновременно окажемся в Дели, обязательно зайдем к ним в гости.

Их взгляды снова встретились.

— С удовольствием, — сказала Меир.

Повара наконец закончили готовить ужин. Маленькая девочка разложила еду по жестяным тарелкам и начала раздавать их всем сидящим в кухне. Бруно пошел за своей порцией и по пути посмотрел в окно — узнать, что с погодой. Вернулся он с посеревшим лицом.

— Выбраться будет нелегко, — мрачно произнес он.

Глубокий снег блокирует горные дороги в обоих направлениях. Меир представила, какую работу нужно проделать, чтобы расчистить их. Один из водителей посмотрел на Бруно, пожал плечами и красноречиво махнул рукой.

— Очень плохо. Очень рано, — пробурчал он.

Бруно кивнул.

— Очень плохо, — согласился он и сел на свое место. — Даже в Швейцарии мы испытываем большие проблемы во время сильных и внезапных снегопадов, что уж об Индии говорить.

Вспомнив недавний разговор с Карен, Меир спросила:

— Ты родился в Женеве?

Взгляд Бруно потеплел, он даже придвинулся ближе — наверное, обрадовался возможности поговорить о родине.

— Сейчас я живу в равнинной части Швейцарии. Вынужден был переехать из-за работы. Я инженер. Но мой настоящий дом, мои корни в горах. Родился я в Бернском Оберланде[24], рядом с Гриндельвальдом[25]. Знаешь, где это?

— Нет.

Меир будто выключили. Наверное, у нее случился приступ клаустрофобии. Она почти не слушала собеседника, думая, что находится в крошечном помещении, из которого нельзя выйти наружу. Меир представила себе залитые солнцем альпийские луга и темные ели.

— Расскажи мне.

— Моя семья занималась сельским хозяйством, — начал он. — Летом они выгоняли коров на альпийские пастбища. Зимой там было море снега.

Меир внимательно слушала. Ей было тепло. Бруно рассказывал о своем доме, о мелочах, которые знакомы любому человеку, выросшему в деревне. Конечно же, в каких-то деталях их воспоминания расходились, но у Меир возникло странное чувство, будто она и Бруно провели детство вместе. Бруно очень любил Швейцарию и скучал по родным местам. Он не говорил об этом прямо, но интонация и грустный взгляд выдавали его с головой. Меир вспомнила Уэльс. В этот миг она поняла, что у нее больше нет родного — во всех смыслах этого слова — дома, что в небытие канул важный фрагмент ее жизни.

Бруно рассказал о тайных тропах, которые вели через альпийские перевалы и соединяли долины. В начале девятнадцатого века только фермеры знали об их существовании. Они были бедными людьми, и когда первые туристы начали посещать Альпы, Беккеры и их соседи быстро поняли, что могут стать проводниками и зарабатывать на этом неплохие деньги. До тех пор никто и подумать не мог, что по горным тропам и скалам можно карабкаться только ради удовольствия. Добраться в соседние деревни, чтобы найти работу, или продать сыр, или, возможно, совершить паломничество в отдаленную святыню — такие мотивы были понятны простым деревенским жителям, но альпинизм ради развлечения или абстрактной научной цели — это не укладывалось в их головах. С каждым годом путешественников и ученых становилось все больше и больше. Они поднимались по тропам, которые давным-давно проложили местные, а после триумфального покорения очередной вершины разъезжались по домам писать о своих успехах и составлять каталоги находок. Известия о чудесных Альпийских местах быстро разошлись по Европе. Вскоре не только спортсмены и ученые, но и богатые туристы облюбовали этот уголок Швейцарии. Беккеры были первыми среди тех, кто начал предлагать им профессиональные услуги проводников.

— Мой прадед, например, был гидом у Эдуарда Уимпера[26], — сказал Бруно.

Меир вынуждена была признать, что ничего не знает об Уимпере. Бруно удивленно поднял брови.

— Англичанин. Он первым взошел на Маттерхорн, ему помогали проводники из Церматта[27]. На спуске случилась трагедия, четверо погибли, но сам Уимпер остался жив. Он потом часто приезжал в Оберланд, и всегда его гидом был Кристиан Беккер. В двадцатых годах уже мой дед Виктор продолжил традицию. Он и его клиент попытались покорить северную стену Эйгера. Они попали в страшную бурю. Виктор спас того альпиниста. Другим повезло меньше.

— Ты, наверное, гордишься предками.

— Да, — кивнул Бруно.

— А я почти ничего не знаю про альпинистов, — призналась она, по потом вспомнила кое-что. — В Лехе, на европейском кладбище, я видела мемориальную табличку. Там упоминалась Нангапарбат.

Меир вспомнила название горы, но совершенно забыла имя погибшего.

Бруно пришел на выручку:

— Меттью Форбс. Математик из Кембриджа. Выдающийся молодой человек.

— Ты тоже видел табличку?

— Да, я был там. Экспедицию на Нангапарбат вел швейцарец по имени Райнер Стамм. Это его спас мой дед на Эйгере. После тех событий они стали хорошими друзьями.

Значит, и у нее, и у Бруно были причины посетить кладбище. Похоже, благодаря истории связь между ними стала еще крепче. Может, дело было в снеге или в коньяке, эффект которого значительно усиливался на высоте, но она сейчас представляла, как легонько кладет голову на плечо Бруно Беккеру, а потом прижимается к нему всем телом. Она посмотрела на Бруно и со смешанным чувством удовольствия и страха поняла, что он фантазирует о том же. Она выпрямилась и прислонилась спиной к холодному камню. Бруно тоже сел прямо. Оба принялись внимательно изучать свои тарелки с тушеной бараниной. Меир попробовала блюдо, Бруно последовал ее примеру. Они одновременно ощутили специфический, весьма неприятный вкус баранины. Бруно плотно сжал губы.