Ему на колени соскальзывает меню, но он знает список блюд месяца наизусть: суп из омара, салат с латуком, куриный кордон блю, соба, говяжья вырезка, грибное ризотто. Похоже, британцы работают над своей кулинарной репутацией. Лучшие и умнейшие. Крутые несгибаемые ребята, хотя за последний год сильно смягчились. Стыдятся того, что веками творили с Ирландией. Готовы уйти. Рвать оттуда когти. Умыли бы руки в мгновение ока, если б не нужно было это делать на глазах у всего мира. Существование Северной Ирландии их, кажется, изумляет. Как их угораздило решить, будто эта страна им на пользу? В итоге все свелось к гордости. Гордость во взлете, гордость в падении. Хотят уйти, сохранив хоть какое-то достоинство. Ату их. Пока-пока. Созерцатели собственного опыта. Живут под углом к настоящему. А у ирландцев на юге почти противоположная проблема. Смущаются оттого, что Север у них отняли. Желали его столетиями. Все равно что замужнюю вожделеть. А теперь она вдруг сама к ним явилась, только руку протяни, и ты уже сомневаешься, взаправду ли ее хочешь. Переоценка. Другое приданое. В хранилище прошлого завелась плесень. Юнионисты, националисты, лоялисты, республиканцы, фермеры, гэлы. Бесконечная галерея собственных портретов. Долгие залы, один за другим. Полотно за полотном. Мужчины на крупных лошадях. Флаги в бою. Осады и берега. Алфавитный суп из террористов.

Поначалу он не понимал акцентов. Шипастые согласные. Угловатые и жесткие. Словно совсем чужой язык. Они подходили к микрофонам. Он склонялся ближе – иначе не разобрать. Мелкие запинки горя. Ай. А то. Конешна. Мы не виноватые, мистер председатель. Шесть на двадцать шесть не делится. Выпнули дверь, чертяки, чесслово. Вытолкнули мальца Пазера из вертолета. Со всем уважением, сенатор, мы с убийцами не толкуем. Если мистеру председателю охота знать, каково это, может, он разочек заглянет на Шанкилл?

Они вываливали на пол содержимое бесконечных сундуков. Но вскоре он подстроился. Начал по акценту отличать Белфаст от Дублина, Корк от Ферманы, даже Дерри от Лондондерри. География, излитая в слова. За каждым слогом – история. Битва на реке Бойн. Эннискиллен. Кровавое воскресенье[35]. В каждой крохотной подробности – подсказка. Гэри был протестант. Шеймас был католик. Лиз жила на Шанкилл-роуд. Бобби – на Фоллз. Шон ходил в колледж Св. Колумбы. Джереми – в Кэмбл. «Бушмиллз» – протестантский виски. «Джеймисон» – для католиков. Никто не ездит на зеленых машинах. Оранжевый галстук – ни-ни. В отпуск – либо в Банд оран, либо в Портраш. Подымай свой флаг. Выбирай свой яд. Назначь своего палача.

Господи, до чего запутанная паутина. На нее бы спать залечь, обдумать на свежую голову. Тут нужна вечность покоя.

И однако со временем он к ним проникся: к политикам, дипломатам, политтехнологам, госчиновникам, телохранителям, даже горлопанам за воротами. У каждого своя уникальная музыка. И великодушие. Все это грязное белье красноречиво заговорило. Ему как-то рассказали, что настоящий ирландец сделает крюк в пятьдесят миль, только чтоб услышать оскорбление, – и в сотню миль, если оскорбление сочное. Самоосуждение. Самоумаление. Самоосознание. Бесконечные пререкания заловили его в горшок с клеем – там он и остался. Заковыристые лабиринты. Стержни стремлений. Прелесть невозможного. Есть чему поучиться – будь начеку. И в анонимном миге всегда кроется ключ. Женщины в столовой. Кивали ему, ловили его взгляд. Грустная улыбка. Общий самообман. Склоняются ближе. «Благослови вас Господь, сенатор, да только гиблое это дело». Ну, как бы там ни было, я все равно сыграю.

Не то чтобы он не сознавал: поначалу его сочли тихим дурачком. Араб. Янки. Судья. Ваша легавость. Мохаммед. Махатма. Ахав. Железные Штаны. Еще, неизвестно почему, звали его Сербом. Изображать ирландца или ливанца его не грело. Простая душа предков не для него; он хотел стать наималейшим континентом.

Хотя кое-кто, конечно, желал урвать у него злости. Пусть он споткнется. Пусть скажет не то. Тогда можно будет всучить ему кусок своей вины. Но он научился растворяться на заднем плане, упрямо помалкивать, взирать поверх очков. Важность собственной роли в процессе ему не нравилась. Возможность принесли сюда другие: Клинтон, Рейнольдс[36], Хьюм, Мэйджор. А он лишь хотел благополучно посадить ее на ВПП. Чтоб она слетела оттуда, где парит, как громоздкий аэроплан начала века, летающий гроб из воздуха, дерева и проволоки, на котором люди как-то умудрялись перелетать океан.

За иллюминатором – красное веко солнца. Бесцельно разбрелись утренние облачка. Внизу Лондон. Гул и поток посадочных огней. В полете ноги опухли. Сенатор нащупывает свитер на багажной полке.

Ему смутно неловко оттого, что нынче его одевает Хэзер. У нее есть знакомый портной-перс – шьет двубортные костюмы. Привык не сразу. Даже само выражение «на заказ». Свитера – от «Ченчи», что ли. Они как-то утешительны. Маленькая уступка памяти. Странно, как расстояние осуществляет желания. Натягиваешь свитер – и как будто почти вернулся на 67-ю улицу. И странно, как легко перекраивается жизнь. Пожалуй, неудача, которая раздражает всего острее, – первый брак. Не сложился, и все тут. Они старались, он и его первая жена, они держались, проиграли, что разбилось, то разбилось. Зола не обернется деревяшкой. Поначалу он боялся, что взрослая дочь увидит его в новом костюме и при галстуке и не скажет ничего, и ее молчание пронзит неудачу в самое сердце.

Он накидывает пиджак на плечи. Вперед. Прочь. Из самолета он выходит шестым. Пропускает остальных. В общем-то его телу пока еще место в салоне. Икры обдувает ветерком.

Посреди коридора его врасплох застает рука на локте. Взрыв? Убийство? Нарушение перемирия? Но подошел молодой человек, голубоглазый, в носу кольцо. Наверное, сидел впереди в самолете. Смутно знакомый. Может, поп-звезда какая. Или из кино. Удачи вам, сенатор, мы за вас молимся. Акцент английский. Странно вообразить, что этот юноша вообще молится. Такие вещи обычно говорили североирландские старухи. Поправляя сеточки на волосах. До белизны обматывая пальцы четками.