Она рассмеялась, толкнула правое колесо, и коляска грациозно развернулась. Он слышал в речи Лотти отзвуки ирландского акцента.

– Я живу у полуострова. В Стрэнгфорде.

– А, – сказал он. – Я слыхал. Там озеро.

– Это да. Стрэнгфорд-Лох. Заезжайте в гости, сенатор. Мы вам будем рады. У нас коттедж прямо у воды.

– Я сейчас несколько замотан, Лотти.

– Мы надеемся, вы нам этот бардак распутаете, сенатор.

– Я тоже надеюсь.

– А потом удар слева поставьте.

Лотти улыбнулась и поехала обратно по задам кортов поговорить с победительницей турнира. Кресло толкала сама; развернулась, ухмыльнулась:

– Вообще-то, сенатор, у вас беда в том, что вы заднюю ногу плохо ставите.

Потом он ее видел еще не раз. В клубе она была завсегдатаем. По всем отзывам, когда-то неплохо играла. Потеряла внука во время Конфликта. Сенатор не спрашивал, как мальчик погиб; не хотел впутываться, выбирать, кому сопереживать, кто виноват, чье убийство, чья бомба, чья резиновая пуля, чья бюрократия.

Нравилось ему, как Лотти Таттл сама упрямо толкает себя вперед в кресле-каталке.

Однажды спозаранку увидел, как она выехала на середину корта. В широкой белой юбке и белой блузке. Даже ракетка древняя – большая деревянная рама, красно-белый кетгут. Женщина помоложе встала за сеткой и послала несколько мячей. Играли полчаса. Лотти отбила всего три или четыре мяча, а потом сидела у задней линии, измученная, с ледяным компрессом на распухшей руке; прикорнула под пледом, уснула.

В Стормонте он командует группой офисов. Приземистые здания рядами. Отнюдь не дворцы. Называют их Гулагом. Удачное имя. Сообразное.

Машина медленно подкатывает к тротуару. За воротами собрались толпы. По одну сторону свечи, по другую флаги. Он не поднимает головы, окопался на заднем сиденье. Но на окраине толпы замечает человека с плакатом, и радость прошивает насквозь: «Происходит невероятное».

Аллилуйя, думает он, когда ворота открываются и машина протискивается внутрь, а за стеклом взрываются фотовспышки.

Он выходит с автостоянки и поднимается по лестнице через ступеньку; перемена поясов дает о себе знать, но хочется принести сюда энергию.

Все уже собрались: Север, Юг, Восток, Запад. Юнионисты в одном конце коридора, республиканцы в другом. Британцы наверху. Молодые дипломаты курсируют на нейтральной полосе. Умеренные там и сям. Меж них снуют довольно молодые наблюдатели от Европейского Союза с блокнотами на планшетах. Гудит копировальный аппарат. Тараторят клавиатуры. Пахнет горелым кофе.

Походка его осторожна, но бодра; рукопожатия, взгляды скользом, кивки, улыбки. Тим. Дэвид. Морис. Стюарт. Клэр. Шеймас. Чарльз. Орла. Рори. Франсуаза. Доброе утро. Очень рад. Отчет будет к полудню, сенатор.

Шаг его упруг. По блеклому серому коридору. В тесную уборную. Быстро сменить рубашку. Торопливо сует руки в рукава. Ужасно, если его застанут без рубашки. Склоняется к зеркалу. Седины многовато. И пожиже стало на макушке.

Он поспешно водит расческой по волосам, разделяет их косым пробором, плещет в лицо холодной водой. На ум приходит река, неизвестно почему: Кеннебек. Как-то в Дублине за ужином слышал одну песню. Беги, о нежная река, волну кати вперед, как звонок голосок вьюрка, что над водой поет[37]. У ирландцев чудесные мелодии, но их песни о любви печальны, о войне – веселы. Он наслушался: поздними ночами распевали в гостиничных барах, ноты всплывали к нему в номер.

Его сотрудники ждут в приемной. Марта. Дэвид. Келли. У них тоже от недосыпа потемнели глаза.

Позвонили в соседний кабинет, позвали де Шастелена и Холкери. За ними перекочевали их сотрудники, ирландцы и британцы. Долгая дорога утомленных.

– Как долетели, сенатор?

– Чудесно, – отвечает он.

Они усмехаются и кивают: разумеется, ничего чудесного. У них свои военные байки. Отложенные рейсы. Забытые юбилеи. Лопнувшая труба на Джой-стрит. Пропущенная свадьба в Ньюкасле-на-Тайне. Пробитая покрышка по пути из Дрозды. Больная племянница в Финляндии. Эта общая отдельность сплачивает. Всех с души воротит от мирного процесса, но назначенный последний срок их взбодрил.

– Ну рассказывайте, – говорит он, – что у нас творится?

А творятся у них шестьдесят страниц предварительного соглашения, два правительства, десять политических партий, чуть менее двух недель. Первый блок. Второй блок. Третий блок. Ни один блок в камне еще не высечен. Невероятные языковые извивы. До сих пор болтается букет закладочек. Микроскопические атомы. Слабо завязанные узлы. Не исключено приложение. Ходят слухи о новой редакции. Предлагают отсрочить. А что в Лондоне? А что в Дублине? А что в Мэйз? Или как ее – Лонг-Кеш? Запрошены протоколы пленарных заседаний. «Субстантивные переговоры» – это что вообще значит? А служба безопасности проверила политические пристрастия сотрудников столовой? Поговаривают о ферме на границе Тайрона, где спрятаны целые ящики реактивных гранат. Кто-то слил отчет МИ-5 лондонской «Таймс». А не мог бы кто-нибудь, пожалуйста, распустить «Санди Уорлд»? Пейсли за воротами готовит протест. Слыхали – Mo Моулэм опять сняла парик? Представляете – пытались пронести в Стормонт диктофон в диване. Шепчутся о покушении из-за стен тюрьмы. В Арме обезвредили 440-фунтовую бомбу. Кто-то швырнул «коктейль Молотова» через забор католического детского сада. Женская коалиция призывает к спокойствию и достоинству. У Дэвида Тримбла в кабинете свет горел до половины пятого утра. Надо стереть это граффити с Сэндзом в Балликлогане, пусть кто-нибудь займется. Безупречно работать должны только копиры. Проверьте, чтобы на каждой странице был четкий штамп «черновик». А мы уже получили окончательное пояснение касательно совета министров Севера и Юга?

Все спрыгивают со своих карнизов, плывут по воздуху, по пути вниз отрабатывают траектории полета.

Ближе к полудню, оставшись один в кабинете, он включает настольную лампу. Маленькая косая урна света. На столе порядок. С фотографий смахнули пыль. Высится стопка бумаг. Мигает красный огонек на личном автоответчике. Он проматывает сообщения; всего семь. Предпоследнее – от Хэзер. Наверное, позвонила среди ночи. Послушай, говорит она. Так спит его сын. Послушай. Эндрю тихонько вдыхает. Сенатор проигрывает сообщение дважды, потом в третий раз.

Шестьдесят один ребенок.

Он расстегивает манжеты, закатывает рукава, звонит вниз, просит принести ему еще чайник чаю.

Однажды летом в Акадии он выучился играть в шахматы. Ход за ходом. Размен. Пауза. Переждать. Его поражала невероятная рокировка короля и ладьи. Сначала нужно тронуть короля и лишь затем пойти ладьей. Его завораживали фланги. Была такая поговорка: Коня с краю не понимаю.