Ивонна и Лео Макгрори понимали, что к чему: иной раз они могли и насесть на детей, но чаще предпочитали не слишком вмешиваться. Мне они предоставляли полную свободу размышлять, экспериментировать, допускать ошибки – в нынешнем мире девочек из пригородов мне не пришлось видеть ничего подобного. Самое большое удовольствие я получал, когда возвращался из школы, а дома никого не было. Чем заниматься – это надо было решать самому. Когда я закончил колледж, отец с гордостью преподнес мне в подарок клюшку для гольфа за тридцать пять долларов, сказав при этом: «Молодец, ты добился того, чего мы от тебя ждали». Никто не стоял у меня над душой, напоминая о том, что нужно делать уроки. Но если я приносил в табеле оценки ниже «пятерок» и «четверок», то мне, понятно, задавали хорошую головомойку.

В наше время всякий бейсбольный матч в школе, всякий концерт или любительский спектакль – это событие с большой буквы: спешат занять лучшие места принаряженные родители, стрекочут камеры, ребята то и дело поглядывают со сцены (или с площадки) на родственников, заполнивших трибуны (или зал). Бразильских фотомоделей и то фотографируют не так часто, как обычного американского мальчика или девочку в 2012 году. А меня в детстве, насколько я припоминаю, на видео никто ни разу не снимал.

При всей своей мудрости и многочисленных достоинствах родители мои, правда, имели один капитальный недостаток: они не ценили собак. Не обзавелись, не желали обзаводиться и слишком долго спорили со мной, когда я упрашивал их все-таки обзавестись.

Как очень многие мальчишки, я мечтал иметь свою собаку. Представлял, как мы будем вместе спать, вместе есть, гулять, играть. Представлял, сколько всего замечательного сделает для меня пес, а я – для него. Мы станем лучшими друзьями, так что нас и водой не разольешь. «Ба, как они похожи друг на друга – этот парнишка и его пес!» – станут восклицать все вокруг. Именно псу я поверял бы свои горести после особенно тяжелого дня в школе или после обидного проигрыша в бейсбол. А он прибегал бы ко мне, если поранит лапу или если у него разболится живот. Мы с собакой стали бы как родные.

И вот – о чудо! – когда мне было лет одиннадцать-двенадцать, родители все же устали спорить со мной. Даже не знаю, чем удалось их убедить, – возможно, они не выдержали моего постоянного напора. Как бы то ни было, в один прекрасный день отец сказал, что мы с ним поедем в Уэймутский приют для собак, посмотрим, что они могут предложить. Я тогда еще многого не понимал, однако в одном был убежден: если уж отец везет меня в приют, то с пустыми руками мы оттуда не уедем.

Собачий приют в Уэймуте находился в конце тупичка, рядом с городским крематорием (в те времена в городах еще существовали крематории). Вошли внутрь, и я понял, что это переоборудованный гараж с цементным полом и прозаическими клетками, выстроившимися вдоль стен. Не знаю, чего я ожидал, но только не этого. Во всех клетках были собаки – большие, маленькие, молчаливые, громко лающие, молодые, старые. Я не пропустил ни одной клетки, посмотрел внимательно на каждую собаку, запоминая, кто из них подходил к проволочной решетке, а кто старался забиться подальше, кто проявлял чересчур много прыти, а кто казался поспокойнее. И еще об одном критерии я не забывал ни на минуту: кого надо непременно забрать из приюта, а кто может подождать. У меня не выходила из головы одна собака со свалявшейся шерстью, немецкая овчарка-полукровка, – пес сидел в одиночестве, глядя в никуда, такой отощавший, что взглядом можно было пересчитать ему все ребра. И пока я деловито обходил клетку за клеткой, меня настойчиво преследовала одна мысль: если этого пса не возьму я, его никто не возьмет. В таком возрасте всякий мальчишка в мечтах совершает подвиги. Я спасу этого пса от жизни в клетке, он же спасет меня от скуки.

– Вот этого? – удивленно переспросил отец, когда я показал пальцем на неуклюжую тощую псину.

– Хочу этого, – подтвердил я. Отец покачал головой, заполнил бланк заявления, и мы поехали домой, причем я сидел на заднем сиденье с молчаливым псом.

Была суббота накануне Пасхи, иными словами, весь день можно было ничего не делать, всецело отдавшись играм с только что обретенной собакой. Я был на вершине счастья – ну, почти на вершине. Да, пес казался настороженным, даже пугливым, но это ничего. Это пройдет, он привыкнет и станет моим другом. Сбудется все, о чем я мечтал, и даже больше.

Наступило воскресенье, нужно было ехать на праздничный обед к тетушке. Мне страшно не хотелось расставаться со своей собакой, хотя самому псу, похоже, было все равно. Я никак не мог дождаться, когда же мы вернемся домой. Из машины я выскочил самым первым, вбежал в дом… и увидел руины выстроенного мною светлого будущего.

– Боже мой! – воскликнула вошедшая вслед за мной мама. Впрочем, тон у нее был подозрительно спокойным. Потом вошел отец. У него отвисла челюсть – в буквальном смысле, я сам видел. Сестричка Коллин только фыркнула и проскользнула в свою комнату.

Пес – мой пес – ухитрился как-то открыть дверцу ящика под кухонной раковиной, где стоял бак с помоями. Я не сомневался в том, что пес умница. Он вытащил бак с кухни в переднюю и там вывалил его содержимое на коврик. А уж после принялся пожирать все, что было съедобно, однако несъедобное тоже, видимо, на всякий случай пробовал на зуб. В результате вся передняя оказалась завалена и забрызгана разнообразными отбросами, рвотными массами и собачьими фекалиями. Мало того – в ковре еще была прогрызена громадная дыра.

Мама расплакалась. Папа стал прибирать в прихожей. Пес забился в угол, хотя ему как раз никто и слова не сказал. Назавтра, не обращая внимания на мои робкие возражения, собаку увезли обратно в приют. Денег у нас никогда не было в избытке, родителям приходилось много работать. Время мы привыкли ценить высоко. Я понимал, что с собакой придется расстаться, хотя мне этого очень не хотелось.

И больше о собаках мы дома не говорили, но мое желание иметь четвероногого друга, пусть и не высказываемое вслух, все росло.

* * *

Как правило, дети и животные меня любят. Может, не нужно этого говорить, может, стоит быть поскромнее, да только из песни слов не выкинешь.

Когда я еще учился в школе, старшая из моих сестер, Кэрол, родила ребенка, совершенно прелестного малыша, которого назвали Мэтью. Ему было всего несколько недель от роду, когда я взял его под свое крыло. Он немного подрос, начал самостоятельно ходить, и я сажал его на заднее сиденье своей старенькой «тойоты-короллы» и с удовольствием возил по всему городу: за покупками, иной раз на баскетбольные матчи, да и просто на прогулки с моими приятелями. Когда ему было уже лет десять, а мне далеко за двадцать (работал я в ту пору корреспондентом газеты в городе Нью-Хейвен, штат Коннектикут), племянник приехал погостить у меня недельку. На отложенные для других целей деньги я купил ему набор клюшек для гольфа и тем положил начало увлечению, которое захватило его всерьез и на всю жизнь.

Когда мы с первой женой однажды навестили ее бабушку в Пенсильвании, у той гостила кузина жены с сыном, очень проблемным мальчиком. Какой-то родственник охарактеризовал его одним словом: «кошмар». Он то и дело заходился в истерике, орал благим матом и исходил потоками слез. Во время одного из таких бурных приступов измотанная мать в отчаянии заперла его в самой дальней комнате. Я проскользнул туда к нему и спросил, что его не устраивает.