Она снова посмотрела на ребенка и закрыла его штучку подгузником. Улыбнулась.

— Будем надеяться, что он хотел сына, — снова сюсюкая, сказала она, — иначе он оторвал бы тебе эту штучку быстрее, чем ты успел об этом подумать… — Она помолчала. Была какая-то фраза, которую она должна была использовать в этом случае, но она никак не могла ее вспомнить. — В общем, быстро оторвал.

Она напялила на него ползунки.

— Ну вот. Какой ты у меня красавчик!

Ребенок лежал на спине, слегка подергивая ножками. Глазки его по-прежнему были плотно зажмурены. Но теперь он, по крайней мере, не пищал.

Она посмотрела на часы. Ее муж уже приходил и снова ушел. Должен скоро вернуться. Она обычно чувствовала, когда он собирался возвращаться. А сейчас наступило время кормить ребенка.

Она подошла к холодильнику и взяла оттуда бутылку с молоком. Она понимала, что не может кормить его грудью, это было бы глупо. Поэтому она купила молоко в магазине. Самое жирное. Она читала, что ему нужно давать порошковое молоко и еще что-то, называемое питательной смесью. Но она не знала, что это такое. А насчет порошкового молока… Ей не нравилось, как это звучит. Лучше уж настоящее молоко. От коровы. Самое жирное — это то, что нужно, в нем должны быть и эти самые питательные смеси, и все остальное, что требуется ребенку. Это было важно, потому что она читала, что детям нельзя давать диетические продукты. Когда он подрастет, может, через несколько месяцев, ему можно будет давать колу, но только не сейчас. Она понимала это. Она же не совсем глупая.

Она набрала молока в рот. Холодное. Слишком холодное. Сунула его в микроволновку. Она ждала, когда раздастся сигнал о выключении печки, и время от времени поглядывала на ребенка. Он лежал на верстаке и снова дрыгал ножками. Она улыбнулась. Когда он молчал, он ей нравился. Она себе это так раньше и представляла.

Микроволновка просигналила. Она вынула бутылку и снова набрала молока в рот. Немного горячо. Но это, возможно, и хорошо. Здесь холодно, а молоко согреет ребенка. Добавит немного румянца на его щечки, заставит улыбаться.

Эстер подошла к верстаку, потряхивая бутылкой, чтобы остудить ее. Она подхватила младенца огромной, сильной рукой и поднесла бутылку к его губам. Лежит перед ней, лицо сморщено в постоянной нахмуренной гримасе, как у маленького уродца. Она представляла его себе вовсе не таким. К тому же он выглядит слабеньким. Слабенький и желтый. Словно старый и очень мудрый китаец из какого-нибудь зарубежного боевика. Она улыбнулась и снова посмотрела на него. Да нет. Он просто выглядит уставшим, как будто ему хочется спать. Что ж, теперь он может это сделать. После того как его покормили.

Она провела соской по его губам, чтобы смочить их. Ребенок чуть пошевелился. Она воспользовалась этим и сунула соску ему в рот. Он дернулся.

Она рассмеялась.

— О, вот ты почти и открыл глазки!

Она засунула соску еще глубже. Пусть ест. Ему это полезно.

Грусть по-прежнему не отпускала ее. Она заставила ее уйти вместе с накатившей раньше злостью. Это было время матери и ребенка. Время удовлетворенности. Она где-то об этом читала. Она села на стул. Вздохнула. Это было не так, как она себе представляла. Но где-то еще она читала, что так бывает всегда.

Это новая жизнь, говорила она себе. Теперь она полностью женщина. Жена. Мать.

— Это я, — вслух сказала она ребенку. — Это я. Посмотри… Я настоящая.

Ребенок не ответил. Он просто лежал у нее на руке, медленно пил молоко, но был слишком слабым, чтобы глотать, и оно стекало по его липкому желтому личику.

Эстер не замечала этого. Просто улыбалась.

— Все неправильно, — сказала Марина. — Ничего не сходится.

Фил смотрел на нее вместе с остальными. Он хорошо понимал, о чем они думают: специалист, занимающийся составлением психологического портрета преступника, должен знать свое место и оставить работу для профессионалов полиции. Глядя, как она нервничает, он сдержал улыбку.

Марина продолжала:

— Я понимаю, что сейчас только пытаюсь наверстать упущенное время и догнать вас. Я даже не видела места преступления и не разговаривала ни с кем, кто имеет к этому хоть какое-то отношение. Все, что я пока сделала, — это прочла все дела. И у меня до сих пор нет психологического описания злоумышленника. — Она ждала возражений, но никто ее не перебивал. — Но на основании того, что я прочла о прошлых убийствах, и того, что узнала о Райане Бразертоне, могу сказать, что он не убивал.

— Почему? — спросил Фенвик, не скрывая раздражения.

— Потому что он — семейный тиран, а не убийца. А это совершенно разные вещи.

— Он может быть и тем и другим, — бросил Фенвик.

— Я сейчас поясню, — сказала Марина. — Для домашнего тирана все сводится к тому, чтобы изолировать своего партнера, держать его вдали от остального мира, контролировать его. Он хочет причинить ей боль, да, но не убить ее. Какой ему толк от мертвой? Она нужна ему обязательно живой, чтобы можно было изводить ее.

В комнате повисло крайне неловкое молчание.

— Теперь относительно ребенка… — Марина сделала паузу. — Мы предполагаем, что предметом нападения была именно Клэр Филдинг, точнее, ее ребенок… Ну, во-первых, большинство семейных тиранов всегда не в восторге, когда партнерша беременна. Они сами ведут себя по-детски и нуждаются во внимании. А ребенок будет отвлекать это внимание на себя.

— Разве это не будет приводить домашнего тирана в ярость? — спросила Анни.

— Не до такой степени. Потому что ребенок все-таки часть его самого. Они испытывают ревность, что женщина вынашивает его, но не пытаются причинить ему вред. Есть еще пара моментов. У него нет связей с предыдущими двумя убийствами…

— Насколько нам это известно, — перебил ее Фенвик. — Пока что.

— Действительно, насколько вам это известно, — сказала Марина. — Но есть еще и факт того, что он сначала ввел ей анестетик.

Фил понял, к чему она ведет.

— Он должен был бы хотеть, чтобы она кричала, — сказал он. — Чтобы она страдала. А наркотик снял все это.

Марина взглянула на него и улыбнулась. Фил не смог сдержаться, чтобы не улыбнуться в ответ. Но затем снова вернулся к делу.

— Или же он просто не хотел, чтобы она разбудила весь квартал, — возразила Анни.

— Ладно, — сказала Марина. — Давайте ненадолго забудем о ребенке и рассмотрим то, что фактически произошло. — Она указала на фотографию тела Клэр Филдинг, стараясь не смотреть на нее. — Она привязана к кровати, руки и ноги растянуты в стороны. Зачем?

— Какой-то ритуал? — предположил Фил.

— Сначала я и сама так подумала, — сказала она, сдержавшись, чтобы не посмотреть на него снова. — Но, похоже, здесь речь шла больше все-таки о контроле. Ей был сделан укол наркотика, вызывающего паралич. Как сказано в результатах вскрытия, кто бы это ни сделал, он не профессионал. Поэтому он точно и не знал, сколько наркотика необходимо. Если бы выбранная доза оказалась маленькой, жертва могла начать кричать или сопротивляться. Отбиваться ногами. Отсюда и появились эти веревки.