Глава 12.1

Я не притрагивался к ней целую вечность. Целую проклятую вечность я каждый день думал о ней. О мести и о ней. О смерти и о ней. О власти и о ней. Обо всем и всегда, черт ее раздери, о ней. У меня были женщины до нее, у меня были женщины после нее, а она никогда не была моей. Я её даже не имел…но, то что мы делали там, на берегу реки…я помнил в тысячу раз ярче, чем любой самый феерический секс в моей жизни. Словно запомнил каждое прикосновение, как заноза в мозги въелось, отпечаталось тайными знаками и ныло, болело тянущей болью жажды повторения. И чем больше понимал, что никогда…тем больше болело и сильнее. Права была моя сестра – ведьма она проклятая, приворожила меня. Иначе и не назовешь. В душу продралась, пустила там корни, как паразит, и проросла внутри. Магия её волос и запаха. Говорят, ведьмы пахнут так, что мужчина лишается покоя, если хоть раз вдохнул их запах возбуждения, станет зависимым. А я не только вдыхал, я её возбуждение языком слизывал и пальцами собирал, членом терся и скрежетал зубами, чтобы не войти раньше времени. Берег для себя же.

Иногда закрывал глаза и под кончиком языка ощущал вкус её кожи, а под пальцами мягкость и влажную тесноту плоти.

У меня не было недостатка в женщинах. На определенном этапе меня перестало волновать собственное лицо, а их волновали мои бабки либо то, что я давал им в постели. Моя популярность у женского пола росла пропорционально количеству скулящих от наслаждения сук, готовых рвать друг другу глотки за право подольше задержаться рядом со мной. Они выползали на дрожащих ногах с онемевшими языками, сведенными скулами и растёртыми до крови промежностями, а у меня все еще стоял. Извечная проблема получить разрядку. Редкая, как цветок победы, распускающийся один раз в году.

И некоторые задерживались, как, например, моя любовница Тамара. Замужняя рыжеволосая шлюха. Ее муж из свиты Артема Лебединского. Он сдох одним из первых когда я пришел с Отрадное.

Возможно, именно поэтому Тамара сейчас жила в моем доме вместе с прислугой. Мне нравилась ее готовность раздвигать ноги по первому зову… а еще мне нравились её медные волосы. Почти красные. Нравились и одновременно с этим ненавидел их. Я наматывал их на кулак, я терся о них лицом, губами, зудящим членом и, наконец, получал разрядку. Кончал и рычал проклятия от облегчения и горечи на губах.

Она терпела, даже когда я их срезал под корень бритвой, а потом остервенело трахал ее во все отверстия, вдавив лысую голову в кровать и представлял на ее месте совсем другую женщину. Сейчас я ее не звал. Без волос она потеряла свою привлекательность для меня…Да, и зачем, если суррогат больше не нужен. Оригинал совсем рядом. Так близко, что меня от этой мысли трясет всего.

Иногда думал, что все кончено. Избавился, отболело – теперь только жажда мести и крови династии Лебединских и ничего больше. А потом снова накатывало…иногда волнами тихими, а иногда девятым валом, и тогда я убивал. Я лез в самое пекло и искал смерть. Но она тоже любила со мной играть в прятки. Ей не нравилось мое жуткое лицо, не нравились мои правила, и она слишком часто мне проигрывала. Иногда мне казалось, что эта сука просто меня боится. Танцевал над трупами поверженных врагов, а она из-за кустов наблюдала, а потом уходила куда-то в свой черный ад. То ли ей не нравилось, как я танцую, то ли у нее занижена самооценка.

И я снова воскресал для еще одного раунда.

Терпел насмешки, подыхал от ненависти к себе и ждал своего часа. Стиснув зубы, срезал клеймо которое выжег на мне своей печаткой Лебединский, отслужил в отряде смертников в горячих точках, став одним из лучших в свите моего же врага, и пришел к тому, что у меня есть сейчас, а увидел её опять, и всё к черту. Всё в бездну. Опять трясет в жажде адской, опять пекло невыносимое.

Прикоснулся и понял, что меня потом холодным прошибает от радости и этого унизительного обожания, когда голод прикосновений лишает разума. Когда-то видел тех, кто героин вдыхал через трубку, они за дурь убивали родню, продавали собственные органы. Ползали на сгнивших культях, как собаки, и подаяние просили, чтоб только дозу купить. Жалкие недочеловеки. Только ничем не отличался от них. Так и я на её запах шел, а влечение превратилось в наваждение.

Я жаждал Олю так сильно, что мне становилось наплевать, что нас с ней разделяет, плевать на слова монаха и справедливое замечание Савелия, на мой народ, который уже пятый день ждет, когда я отдам им на растерзание дочь их мучителя и палача или приму какое-то решение. И они правы. Они тысячу, миллион раз правы. Так и должно было бы быть за все те унижения, что они вытерпели здесь, в своем доме, когда подыхали от боли и голода под захватчиками. Детей хоронили, матерей и отцов, братьев и сестер. Мертвая долина вся костями моих собратьев усеяна. А я просто жду её согласия. Они смотрят на меня глазами, полными надежды, как на Бога, а я жду, когда эта проклятая девка просто согласится лечь в мою постель. Даже против воли, даже с ненавистью в глазах, но согласится, и она молчит… Не понимает, что от ее согласия, будь она трижды проклята, зависит её жизнь.

С первой секунды она действовала на меня, как наркотик. От возбуждения и похоти терял контроль. Думал, потому что тогда мальчишкой был. Все же пять лет прошло. А на губы её посмотрел вблизи, и все тело судорогой свело, внутренности скрутило в жгуты, в пружины ржавые. И глаза. Проклятые омуты, как вода в Океане. Тело совершенное. У меня были сотни женщин, тысячи. Красивых женщин. Шлюх и аристократок. Но ни одна не заставляла выть волком от вожделения. Грудь ее увидел, соски торчащие розовые, и дрожащими пальцами потянул за ремень, член ладонью обхватил и как в трансе двигал рукой по болезненной от возбуждения плоти, пока пальцы и ее платье семенем не испачкал. Оргазм, как адский смерч. Как агония. Казалось, под кожей все нервы полопались. С другими сутки напролет трахаю и кончить не могу, а с ней…

Её голосом «мой Хищник»… и точка невозврата пройдена. Плевать, что насильно, плевать на презрение в её глазах, на