— Ну да, правильно. А петух — подумаешь. Все одно ему судьба в суп попасть…

Я закурил и выпустил в потолок облачко дыма.

— Только меня-то не петухи интересуют. Тут уже пианистов убивать начали.

— Вы думаете, меня это не волнует?

Она подалась вперед, и ее остренькие грудки натянули тонкую ткань синего свитера. Сладкая девочка, как говорят в определенных кругах. Смотри, съем ведь.

— А что мне думать? Я не знаю. Сначала ты звонишь, говоришь, что нужно срочно встретиться. Теперь приходишь, и получается, что ты мне одолжение делаешь.

— Может быть, и делаю.

Она откинулась в кресле и положила ногу на ногу. Хм. Красиво.

— Вы приходите, расспрашиваете всех про Джонни, а через день человека убивают. Это же не совпадение!

— А что же?

— А то, что теперь из-за Ножки в газетах все вуду склоняют, только Обеа тут ни при чем. Вообще ни при чем.

— Откуда ты знаешь?

— Вы фотографии видели?

Я кивнул.

— Вы знаете, как они эти каракули называют? Ну, кровь на стене. Якобы это символы вуду?

Еще один кивок.

— Ну так вот: полицейские ваши в вуду ни черта не смыслят! Кто-то хотел, чтобы думали, что это веве. Только это не веве.

— Что такое веве?

— Это магические письмена. Вы — непосвященный, я вам не могу сказать, что они означают, но главное, что эти каракули — такое же веве, как Сайта Клаус — Иисус Христос. Я уже не первый год мамбо, в таких вещах разбираюсь.

Я затушил сигарету в пепельнице с надписью «Клуб "Аист"», оставшейся мне в наследство после одного романа столетней давности.

— Я и не сомневаюсь. То есть эти значки не настоящие?

— Нет, настоящие, только написано неправильно. Не знаю, как вам объяснить… Ну вот как если бы кто-то вместо «пенальти» все время говорил «угловой» — понимаете?

Я развернул газету на третьей странице и ткнул пальцем в змеевидные зигзаги, спирали и ломаные кресты.

— То есть эти значки похожи на символы вуду или веве — не знаю, как вы их там зовете, — но употреблены неправильно, так, что ли?

— Да. Вот видите круг? Змея глотает свой хвост. Такой знак действительно есть. Это Дамбалла, она символизирует геометрическое совершенство Вселенной. Только посвященный никогда не стал бы ее рисовать рядом с Бабако.

— Значит тот, кто все это рисовал, все-таки кое-что знал о вуду? По крайней мере, он знал, как выглядят Дамбалла и Бабако.

— Так я вам это уже час объясняю! Вы знаете, что Джонни одно время увлекался Обеа?

— Я знаю, что он был хунси-босал.

— Да-а, Ножка был то еще трепло. Что он вам еще разболтал?

— Только, что у Джонни был роман с твоей мамой.

Епифания состроила кислую рожицу.

— Это правда. — Она покачала головой, словно отказываясь от собственных слов. — Джонни — мой отец.

Да, вот уж новость так новость. Я замер, вцепившись в ручки кресла.

— Кто еще об этом знает?

— Никто. Я, вы и мама. Мама умерла, значит, только мы.

— А Джонни?

— Мама ему не сказала. Мне еще года не было, когда его в армию забрали. Я вам правду говорила: я его действительно никогда не видела.

— А почему ты сейчас вдруг решила мне все рассказать?

— Мне страшно. То, что Ножку убили, — это как-то со мной связано. Как — не знаю, но это точно, я сердцем чувствую.

— И ты думаешь, что Джонни как-то в этом замешан?

— Я не знаю, что мне думать. Это вы должны думать. Просто я решила, что вы должны все знать. Может, вам это как-то поможет.

— Может быть. Если ты что-то от меня скрываешь, сейчас самое время сказать.

Епифания уперлась взглядом в сложенные ладошки.

— Больше ничего.

Она быстро поднялась, вся собранная, деловитая.

— Мне пора идти. Да и у вас, наверно, работы много.

— Да я как раз сейчас и работаю.

Я встал.

Она сняла пальто с вешалки.

— Вы ведь серьезно говорили про конфиденциальность?

— Все, что ты мне рассказала, останется между нами.

— Надеюсь.

Епифания улыбнулась. Она ничего не хотела от меня, просто улыбнулась, и все.

— Не знаю, может, это неправильно, но я вам верю.

— Спасибо.

Я стал выбираться из-за стола, но она сама открыла дверь.

— Не беспокойтесь, я найду дорогу.

— Телефон мой у тебя есть?

Она кивнула.

— Если узнаю что-нибудь, я позвоню.

— Не узнаешь — тоже звони.

Она кивнула еще раз и исчезла. Я замер у стола, прислушиваясь. Как только закрылась наружная дверь, я в три прыжка выбежал в приемную, попутно прихватив дипломат, содрав с вешалки пальто и заперев кабинет.

Я постоял, приложив ухо к двери, дождался, пока хлопнула дверь лифта, и вышел в коридор. Там не было ни души. Тишину нарушало лишь стрекотание арифмометра и специфический электрический гул: пока Айра Кипнис трудился над графой «итого» в запоздалой налоговой декларации, мадам Ольга избавляла клиенток от лишней растительности. Я рванул к пожарной лестнице и, перепрыгивая через три ступеньки, ссыпался вниз.

Обогнав лифт секунд на пятнадцать, а то и больше, я приоткрыл дверь с черного хода и приник к щели. Я дождался Епифанию и вышел на улицу вслед за ней. Она свернула за угол и спустилась в метро. Я не отставал.

Епифания села в поезд линии Интерборо. Я вошел в соседний вагон и, как только состав тронулся, перебрался на скачущую железную платформу над сцепкой. Отсюда в стеклянное окошко двери мне хорошо было видно Епифанию. Она сидела, сдвинув коленки, как благовоспитанная девочка, и изучала череду рекламных плакатов, наклеенных над окном. Через две остановки она вышла у площади Колумба.

Епифания пошла на восток по Южной улице вдоль Центрального парка, мимо памятника линкору «Мейн»,[24]увенчанному колесницей, влекомой морскими коньками и отлитой, как известно, из пушки с затонувшего корабля. Народу было немного, и я держался на расстоянии: мне даже не было слышно, как стучат ее каблучки по восьмиугольным асфальтовым плитам.

Потом она свернула на Седьмую авеню и, вглядываясь в номера домов, торопливо пошла в сторону центра вдоль Атлетического клуба и украшенных статуями «Меблированных комнат Алвин Корт». На углу Пятьдесят седьмой ее окликнула старушка, нагруженная тяжеленной сумкой с покупками, и я остановился у входа в прачечную, дожидаясь, когда они договорят. Епифания объясняла старушке дорогу, тыча пальчиком в сторону парка и совершенно не замечая меня.