он спятил, на нас и так кредит висит за дом, ни на что денег не хватает… Совсем это было на отца непохоже, так деньгами швыряться. Да и вообще чем угодно. Но он уж если втемяшит себе что в голову, его не остановишь. Такой иногда бывал упрямый. Просто медный лоб.

Пока мать разглагольствовала, я не сводила глаз с Поля. Но он слушал внимательно, даже без обычной своей иронической ухмылочки. А Антуан на минутку оторвался от телефона. Я видела, что ему трудно сдерживать волнение. И гнев наверняка, когда она намекнула, что и мы, как Поль, могли бы хаять место, где выросли. Я знаю, Антуан не терпит, когда его в этом уподобляют брату. Да и в остальном тоже.

Мама спросила, хочет ли кто-нибудь десерт: там в холодильнике есть какие-то ванильные творожки, папа к ним пристрастился в последнее время, она ему их носила в больницу. А ведь раньше не особо любил такие штуки, ни сладкое, ни молочное. Наверное, лечение так подействовало. Когда она последний раз ходила в супермаркет, машинально их купила, а теперь и есть-то их некому. Казалось, ее это всерьез огорчает. Я ее успокоила, пообещала, что завтра утром увезу их детям. Хоть мне и придется теперь весь день держать их в больничном холодильнике. Я решила, что поеду прямо на работу. И так вставать ни свет ни заря, чтобы добраться вовремя. Незачем делать крюк, заезжать домой. Пускай Стефан следит, чтобы дети проснулись, оделись, позавтракали, собрались и не опоздали. Не удивлюсь, если Ирис уйдет без рюкзака, а Саша забудет дневник. В последний раз, когда я оставила их без присмотра, Эмма прогуляла первый урок, потому что забыла поставить будильник.

Со стола убрали быстро. На сей раз все сложили в посудомоечную машину. Мама уселась в свое кресло и включила телевизор. Опять крутили “Картуша”. Поль подсел к ней с бутылкой лимончелло, в кулинарии купил. На его вкус, слишком сладкий, но он вспомнил, что мне такой нравится. И за неимением виски или водки решил, что 30 градусов и ему сгодятся. Только я уместилась рядом с ним на диване, как у меня завибрировал телефон.

– Это Стефан, – сказала я и вышла в сад поговорить.

Не знаю, зачем я солгала. Кому какое дело, кто мне звонит. Я приняла звонок, и голос Янна спросил, как я, держусь ли после нашего последнего разговора – мы созванивались сразу после похорон, и он терпеливо слушал мои рыдания. Его жена с детьми смотрят “Картуша”, он сказал, что уже его видел, и пошел прогуляться и звякнуть мне, ему так хотелось услышать мой голос. Ему меня не хватает. Как же ему меня не хватает. У него язык не поворачивается такое говорить, но он хочет меня, прямо здесь и сейчас, сразу как услышал.

– Но я пока молчу, – заметила я.

– У меня встает даже от твоего молчания, – отозвался он.

И я спросила себя, относится ли и это к разряду “жизнь продолжается, несмотря ни на что”, “все переплетается” и превращает наше существование в грандиозный фарс. Смерть отца и голос любовника, от которого я уже влажная, а параллельно в гостиной моего детства блудный сын и сын верный смотрят с матерью старого Бельмондо, вливая в себя стопки итальянского ликера, большущие, как стаканы.

Я вышла из сада и прошлась по улице. Во всех окнах горит свет, время семейного ужина. Я подумала, что жизни у них наверняка тоже непростые. Их швыряет как щепки, но они достойные, упорные, упрямые. Наверное, кому-то в такой жизни тесно. Другие плывут по воле волн. Но каждый делает что может. И иногда выходит совсем не плохо. По крайней мере какое-то время. В общем, мне хочется в это верить. Я сказала Янну, что ухожу от Стефана, он почти не отреагировал. Должно быть, подумал, что ничто не ново под луной. Не такая уж важная новость. Мы довольно давно вели разговоры о том, чтобы жить вместе, это предполагает, что мы оба расстаемся с супругами, в главном договорились, остается понять, когда именно. Ну, он всегда про это говорит, про удобный случай, а тот все никак не подворачивается: то жена что-то хандрит, то дети, похоже, приболели, то теще сообщили, что у нее, возможно, рак, то на работе неприятности, на него давят, завотделением держит его на мушке, он не может совладать со всем сразу.

Я повторила:

– Я ухожу от Стефана. Завтра вечером ему скажу.

– Постой, что именно ты ему скажешь?

По голосу чувствовалось, что он вдруг испугался. Явно все уже прокрутил в голове: как Стефан спрашивает, есть ли у меня кто-то другой, а я отвечаю: да, а Стефан говорит: “Я его знаю? Да или нет? Скажи, как его зовут. Имею же я право знать, как его имя? Имею я право знать, как зовут парня, который трахает мою жену и собирается лишить моих детей матери?” – “Окей. Янн Ле Келлек”. – “Еще и бретонец до кучи. Только этого не хватало. Он кто? Сослуживец твой из больницы? Пациент?” – “Нет”. – “Сослуживец, не сомневаюсь. Уверен, что сослуживец. Небось здешний. Может, даже с нашей улицы. Сосед какой-нибудь. То-то его жена и дети обрадуются, когда я им скажу, что добрый доктор Бретон Бретонский сношает старшую медсестру…”

– Не знаю пока, – ответила я. – Какая разница? Разве есть хороший способ порвать с человеком? That’s no way to say goodbye.

Янн, кажется, не въехал, и на миг в мою голову просочился голос Поля: “Стоп, ты уходишь от мужа к типу, который не ловит цитату из Леонарда Коэна?” Я послала голос куда подальше. Голос претенциозного сукина сына, презрительного сноба, слишком долго он мне мешал, хватит. Вечно я все делаю с оглядкой, что по этому поводу скажет брат… Даже когда включаю вечером фильм или сериал после работы. Когда слушаю диски. Когда решаю, за кого голосовать. Как будто мне необходимо его разрешение. Как будто я не могу кого-то любить или что-то думать, если это не удостоверено by Paul Eriksen himself.

– Тут ничего особо цивилизованного не придумаешь, – продолжала я. – Кто бы что ни говорил. Когда пускаешь коту под хвост брак, семью – это всегда разор. Даже когда есть веские причины. Даже когда любовь выдохлась. Даже когда истлела совсем. Но про тебя я ничего не буду говорить, успокойся. Причина не в тебе. Ты только симптом.

– Ну спасибо. Счастлив узнать, что я только это самое. Симптом. Как я понимаю, вместо меня мог быть кто угодно.

– Да нет… Прости… Я не это хотела сказать.

На другом конце провода повисло долгое молчание. Янн тоже шел по улице. К его дыханию примешивался отдаленный шум машин. Где-то