— Ваша ненависть в отношении русских настораживает. Надеюсь, капитан…как его там?

— Белл, мой лорд. Джеймс Белл.

— Ах, да, этот шотландец. Странно даже думать такое, не то что говорить, но я искренне надеюсь, что он окажется менее эмоционален, чем вы, дорогой Дэвид.

— Всё будет сделано хорошо, вы можете не сомневаться, мой лорд. В эту мишень нельзя промахнуться.

Понсонби мысленно согласился. В самой идее отправки оружия черкесам не было ничего нового. Русские перекрыли морской путь, о чём уведомили всех заинтересованных лиц, но смогут ли они на деле осуществлять контроль? Если нет — горцы получат оружие в обмен на деньги и соль. Если да, если русские перехватят судно, то будет скандал. Опять эти варвары мешают свободной торговле. С учётом складывающихся обстоятельств, Лондон может не выдержать. Что если это послужит той самой спичкой, что разожжет большой пожар? Выбора особо и не было, желание покровителей до него довели вполне ясно. Что они там задумали, в Лондоне? Добиться войны и отправить на неё всех тори, во главе с их обожаемым Веллингтоном? Вполне может статься, что и так. Не всех, конечно, но лидеров точно. Или мысль в примирении? Общий враг — замечательное средство от ссор. Спустить пар в сторону, пока не сорвало крышку чайника. Или всё это вместе взятое, плюс ещё что-нибудь. Так или иначе, но не выполнить эту «просьбу» Понсонби не мог. Вздохнув, он криво усмехнулся пришедшей вдруг мысли о Дэвиде. Вот для кого всё обстоит легко и понятно. В жизни охотничьей собаки присутствует некая прелесть простоты и радости, когда хозяин спускает её на дичь.

Если бы Дэвид узал, что виконт сравнивает его с псом, он бы обиделся. Сам он считал себя волком. В Греции Уркварт поверил в это. Готовность нести смерть и не волноваться о собственной шкуре возвышала его над другими людьми. Попав в число переговорщиков и познакомившись с турками, Дэвид поймал себя на том, что ещё не зная турецкого языка, он чувствует и понимает их лучше кого-либо ещё из английской делегации. В глазах османов он чуял смерть, за внешней вежливостью безошибочно определял жажду медленно снять кожу с него и остальных европейцев. Это ему понравилось. Не все, разумеется, и среди турок находились слюнтяи, но, сам того не сознавая, в тот день он нашёл свою стаю. Увлечение Турцией превратило Дэвида в страстного поклонника Порты.

Та ненависть к русским, в которой упрекал виконт и над которой подшучивал, не была ненавистью в том виде, что мог бы себе вообразить Джон Понсонби. Уркварт не согласился бы с любым определением виконта. Чувство им испытывемое не было ненавистью человека к людям. Это было отношение волка к корове. К огромной такой корове, чья туша закрывает большой кусок географической карты, где одно вымя побольше Франции. Волки должны резать коров, так определила природа, а значит — Бог. Вопрос пропитания, вопрос естества. Если корова, пользуясь размером и массой топчет волков, поднимает их на рога словно тур, то это неправильно.

Сами русские возбуждали отвращение. Не все, и среди них встречались нормальные люди, в основном в офицерской среде, но общая масса… было в них что-то настолько телячье, что Уркварту хотелось подкинуть сена и посмотреть как они станут его жевать.

«Ничего, — думал Дэвид пробираясь к берегу, — корова сильна только массой. Посмотрим как она станет вертеться перед стаей, когда поймёт своей тупой башкой, что погибла».

Он так замечтался, что едва не полетел оземь, споткнувшись о что-то, оказавшееся вытянутыми ногами какого-то нищего или пьяного, не разобрать в темноте. Тот разразился руганью, в звуках которой Уркварт узнал язык который не понимал, но мог определить безошибочно.

— Ах ты, свинья! — он с силой пнул в сторону тела, но нога провалилась в пустоту. Удержав равновесие, Дэвид выпрямился, как в тот же миг что-то тяжёлое вроде солдатской шинели окутало голову. Уркварт рванулся, но удар пришедший сверху погасил сознание секретаря.

— Вот, ваше благородие. Здеся они. — свалил куль на землю казак.

— Молодцы, молодцы. И ты молодец, Пантелеймон. Живы будем — не забуду.

— Где наша не пропадала, ваше благородие. — довольно усмехнулся казак.

Безобразов разрезал верёвку и снял тряпку, которой был замотан пленник. Осторожно повернув лицо того к лунному свету, он довольно оскалился. Англичанин ещё не пришёл в себя, но это точно был кто им нужен.

— Времени мало, Пётр Романович. Он жив?

— Жив, Степан, жив. Сейчас очухается. Принесите воды. — шикнул он в сторону казаков.

— Быть может я его допрошу? С пристрастием.

— О, вы умеете пытать людей, ваше сиятельство? Вы просто сундук с сюрпризами.

— Если Апполинарий Петрович не сильно преувеличил насчёт этого субчика, а он не преувеличил, то да. Сумею.

— Как вы себе это представляете? Здесь нет ни дыбы, ни кнута. Что там ещё полагается?

— Я о другом. Мы можем сами всё сделать.

— Поясните, граф.

— Нам приказано изловить и доставить. Это очень глупо. Выслушайте меня, Пётр Романович. Не надо прятать руку, это выдаёт, что она не пустая. Если хотите — наставьте на меня пистолет. Вам не впервой. Но вспомните чем закончилось. Сейчас мы в схожем положении.

— Продолжайте.

— Если турок не соврал Бутенёву, то мы в аховой ситуации. Согласитесь — Апполинарий Петрович кто угодно, но только не авантюрист. И вот он приказывает нам…вспомните, он так и сказал: приказываю! Через мгновенье опомнился и стал убеждать голубчиков, то есть нас с вами, рискнуть головой, но добыть англичанина. Отчего так? Ладно, поверил турку. Странно, но ему виднее, пусть будет такой турок, что можно верить. Но дальше что? Испугался наш посол, крепко испугался. Что, говоря между нами, странно.

— Вас удивляет, что человек облеченный посольской властью опасается войны? Но поведение добрейшего Апполинария и мне показалось странным, не скрою.

— Он не опасается войны как таковой. Он опасается войны именно с Англией. Хотя война не наилучшее из дел, что уж. Но Англия его страшит почему-то. При этом, наш Апполинарий не может не понимать, что пытаться избежать конфликта путем похищения секретаря посольства — не самое логичное действие. Я думаю, да просто