class="p1">Кто-то хорошо сказал, что в произведении искусства при минимуме средств содержится максимум информации, добавлю – и максимум содержания.

Строго говоря, с этим можно спорить, но если принять, что образное восприятие предмета всего в целом [15] не может быть заменено восприятием по деталям, то оно верно. Оно тем более верно при восторге от замечательных идей, которые в принципе всегда содержат обобщение.

Художник живёт в обществе, как и другие люди, испытывает и преодолевает все тяготы повседневной жизни, поэтому неудивительно, что в его произведениях они находят отражение. Чем старше становилось человечество, чем в большей степени художник вовлекался в текущие проблемы жизни, тем неизбежнее они стали отражаться в его творчестве.

В течение долгих десятков тысяч лет древние художники сначала бессознательно, а потом и намеренно начали воплощать в своих рисунках интуитивно уловленное ими общее, значимое окружающего мира. В сценах охоты, изображенных на стенах пещер, которые восхищают нас сейчас, отображена главное в жизни древних.

В скульптурных изображениях человека греки потом римляне отобразили его силу, его могущество, что было для того времени главным в жизни.

Эпоха Ренессанса – снова воспет человек, уже не только в его плоти и красоте, но и в интеллектуальной силе. Вы стоите перед творениями Микеланджело и не можете оторвать глаз, мраморные тела пульсируют, они живые. А Сикстинская капелла – вы, атеист, с удовольствием позволяете себе верить в божественное происхождение мира. «Богу богово, кесарю кесарево» – говорит Христос Тициана, открывая нам глубины бытия человеческого.

В эпоху современной цивилизации то же – Веласкес нам предлагает пообщаться с уставшим, состарившимся богом войны, который говорит: «Хватит!». Гойя в картинах периода снов и фантазий обличает дикость, поразившую всё человечество. Страшная правда жизни в Апофеозе войны Верещагина, в облике Боярыни Морозовой Сурикова, нет нужды перечислять, им несть числа – творениям, в которых раскрываются дела человеческие. Роден заставляет нас задуматься над всем этим вслед за своим Мыслителем. О том же задумался и Сидур, создав страшную троицу Пророков ХХ-го века, которые готовятся своим отвратительным внутренним содержимым оплодотворить будущее человечество и объясняют нам, что мы сами себе готовим.

Так что получается: отделённость – условна, эмоция даже сильная – обычна, главное для высокого искусства – содержание, которое в обобщенном образном виде выражает значимые проблемы бытия?

Я понял, что увлёкся и подумал: «Значит, главное – содержание? Это уже было в СССР, когда художники творили по заданиям сверху, и исключительно то считалось искусством, что по мнению партии и правительства было на благо народа. И вообще, нельзя же так упрощать. Где гармония? Где красота произведения?» А потом сообразил, что это он, мой оппонент, меня сбивает с толку.

В очередной раз пришлось изумиться: он сидит в моей голове и обвиняет меня в упрощении, он, а ведь это я сам, упростивший проблему до нельзя. Помните – чёрточки, царапки, – и вот вам уже искусство. А всё дело в том, что содержательность произведения искусства не должна быть навязанной. Любой настоящий художник при попытке реализовать навязанное всегда сфальшивит, сфальшивит [16], даже если очень захочет навязанное задание выполнить. Я говорил о содержательности произведения искусства, которое возникает благодаря познанию, переживанию и переработке художником внутри себя окружающей жизни.

О гармонии же говорить невозможно, то есть возможно, но ничего, кроме того, что гармония – это гармония, хотя и различными другими словами, сказать нельзя.

У Кандинского [17], который «внутренним взором» переживал «тайну души всех вещей», может быть, самое главное – удивительная гармония геометрических форм и цвета. Как она достигается? Произнесёте много слов, но ничего не проясните, по крайней мере, я не возьмусь, чувствую, но объяснять – увольте. О красоте я размышлял раньше[13], и повторяться не хочется. Красота спасёт мир – у Достоевского. Но об этом я раньше уже наговорил много всего, поэтому – не будем.

Всё же скажу, что в упомянутых выше картинах Гойи, периода снов и фантазий, как их обозначили испанские искусствоведы, красоты нет, в них дикое уродство человечества. Нет красоты и у Пророков Сидура, и у Мунка в картине Крик, и у Пикассо в его Гернике. И вообще, искусство это не только красота в нём может быть и уродство. При этом сила воздействия искусства обусловливается тем, в какой мере совершенство сотворённой художником красоты или уродства находится в гармонии с его содержанием.

Я замолк, а мой оппонент, как бы задумавшись, произнес: «Ну и что теперь? Всё, больше говорить не о чём?»

И тут я понял, что не всё, нет, не всё, есть о чём!

Надо всё-таки понимать, что настоящее искусство отличается от не настоящего. Как в обсуждаемой проблеме найти истину? Думаю, что путь к ней лежит через признание разнообразия человечества, возникшего в сложнейших процессах его исторического развития, а через это – признание разнообразия и сложности самого искусства, а также условий взаимодействия художников и потребителей искусства. Искусство – часть жизни общества и потому так же сложно, как и само общество. Поэтому сделаем принципиальное заявление. Нет, и не может быть признаков, однозначно определяющих отличие искусства от не искусства.

Начнём с так называемого высокого изобразительного искусства, которое представлено в самых известных музеях мира, Лувре, Прадо, Эрмитаже и др. Что угодно эти музеи в своих залах не выставят. Кто угодно в эти музеи для общения (в принятой нами терминологии – для потребления) с собранным в них искусством не пойдёт. Конечно, экскурсоводы приводят сюда туристов со всего мира – это дань времени, культуртрегерство, и это хорошо. Но среди тех, кого привели для приобщения к хранящемуся там духовному богатству, истинных потребителей этого богатства мало, ничтожная часть. Большинство из них потребители того, что выставлено в роскошных витринах супермаркетов, они потребители другого богатства и, между прочим, другого искусства.

Публика, которую вы встретите на концертах в Большом зале Московской консерватории, особенная, одухотворённая; хотя это и трудно объяснить, вас обдаёт приветливостью, вы незнакомы, но вы все из одной человеческой семьи. Эту публику вы не заметите на эстрадных концертах, на которых модные артисты поражают зрителей не столько пением, сколько прыжками, жестикуляцией и соблазнительно обнаженными частями своего тела. Здесь тоже искусство, но другое, здесь и его потребители, тоже другие.

Выше я приобщил к многоликому множеству искусств эквилибристику с футбольным мячом. Понимаю, что не все со мной согласятся. В связи с этим замечу, что основная масса футбольных болельщиков – главных потребителей этого искусства – не посещает Третьяковку. Аналогично, постоянные посетители Третьяковки и Московской консерватории редко, а то и совсем