За что именно он мог ее привлечь, он так и не придумал, запнулся. Но угроза ее подстегнула, и она со вздохом закончила:

– Прямо за домом Углиных почти ее нашли, Павел Степанович.

– Кого?! Кого нашли?!

Вот тут он почувствовал первый укол в сердце и знал, что будет потом и второй, и третий. Ох, зря не послушался сына. Зря не подал рапорт об увольнении. Тот ведь как уговаривал, когда уезжал. И к себе звал, а если, говорит, не хочешь со мной жить, живи, где и жил до сих пор. А денег он так же станет регулярно присылать. Даже больше, чем присылал прежде, и больше, чем он сейчас зарплату получает.

Отказался? Молодец! Теперь вот пожинай плоды своей должностной сознательности. Теперь снова понаедут из города, снова станут по домам ходить. Станут имя его заслуженное на каждом ветру трепать.

А ему что же, опять огородами красться и предупреждать возможных подозреваемых, чтобы сидели тихо и не высовывались? Все об их душевном состоянии и физическом здоровье пекся, а ответил кто-нибудь ему взаимностью? Черта с два! Замкнулись все и глядят только исподлобья. И молчат, молчат, гады такие!!!

Саша Углина молчит и глаза отводит.

Таня Вострикова хоть и тараторила что-то, но толкового так ему и не удалось из нее ничего выудить. И все смотрит мимо него, смотрит мимо него. Так ведь и не сказала, дрянь малахольная, с чего это Игорь ей цветы подарил.

Сам Игорь осветил его вопрос неподражаемо симпатичной улыбкой, пожал плечами и сморозил что-то про сочную Танину молодость, красоту, про то, что не сумел удержаться и букет, который купил для Маши, подарил Тане. А Маше будто решил еще купить. И когда только успевал букеты эти таскать из города...

Володька опять же библиотекарь чудит. Очнулся когда от обморочного похмелья, глаза на него таращит и вовсе все отрицает.

– Ты же мне сказал, что видел ее накануне смерти! – кричал на него Бабенко, верша допрос в собственном доме по всем правилам и даже под запись. – Что видел, что могло у вас что-то быть, но не было!

– Не было такого, ты чего, Степаныч??? – Володька отчаянно мотал головой и до минуты вспоминал и рассказывал все, что проделывал накануне той ночи. – Но Маши... нет, не было ее в тот вечер в поле моего зрения.

Что ты будешь делать, а! Сначала, в полупьяном угаре сказал, что видел. А потом отказывается. То ли не помнил ничего, то ли помнить было нечего.

Одним словом, никто не пожалел его – жалеющего их.

Теперь и он их щадить не станет. Теперь уж...

– Так кого нашли, Марина? – наморщил лоб Бабенко.

Он вдруг почувствовал, что боль с левой стороны груди отступает. Стоило ему подумать о своих сельчанах как о людях посторонних ему, как о людях, которым не требовалась совершенно его защита, как боль тут же пропала, уступив место холодной трезвой рассудительности.

– Таню Вострикову! – шепотом выдохнула Маринка и начала истово креститься.

– Что Таню Вострикову?! – И снова болезненным толчком в сердце ударило.

– Таню нашли мертвой за огородами Углиных, Степаныч!!!

– Чего несешь-то, дура! – Он так громко и истошно заорал на нее, что сам себя испугался, и тут же осел на ступеньки, ноги перестали слушаться. – Господи, Маринка, чего ты... Чего брешешь-то?!

Она не обиделась на дуру. Все тут же поняла, вздохнула, глянула на участкового с жалостью, присела тут же к нему рядышком на ступеньки. Толкнула бедром:

– Слышь, Степаныч, а чего это Лялька вчера накричала на Сашку, будто та убила мать?

– Так прямо и сказала? – рассеянно отозвался он, со странной леностью начав перечислять в уме, что необходимо сделать в первую очередь, а что оставить на потом.

Надо бы сходить на место происшествия – раз и выставить там охрану, чтобы до приезда городских ничего не затоптали и не утащили, не дай бог.

Позвонить надо в город, в отдел. Это непременно и обязательно, и даже это нужно сделать прежде, чем бежать на место происшествия.

Вспомнив всю прежнюю процедуру и то, что сегодняшнее убийство снова пришлось на выходной день, Бабенко аж застонал и снова за сердце ухватился.

Сейчас приедут, все нервы измотают. Умничать начнут, его во всем обвинять. Скажут, а с чего это Вострикова погибшая вдруг по деревне ночами разгуливала, если она, с ваших утверждений, должна в городе работать. И вы даже обещали ее доставить на допрос к следователю на будущей неделе. Твердо обещали.

Так как? И работала ли она вообще? Что вам об этом известно?

А ему что известно? Он скажет, что слухами пользовался. Да, знает, что непрофессионально это, а что делать! Таня пропала из деревни и координат никаких никому не оставила. Не в розыск же ее было объявлять.

– Как она... Как ее убили? – сорвавшимся на хрип голосом спросил Бабенко.

Он все еще надеялся, что дуреха сама померла, что это несчастный случай, а не убийство вовсе. Шла ночью огородами, споткнулась, упала. Либо шею себе свернула, либо по выпивке в лужу лицом упала и захлебнулась.

– Ее задушили, Степаныч! – зловещим шепотом оповестила Марина, мгновенно лишив его всяческих надежд на благополучный исход дела, если вообще так можно думать. – Задушили, как Машу!

– Кто ее нашел?

Он слабел просто с каждой минутой, удивляясь тому, что остро чувствует, как превращается в ветхого старика с редкими ударами сердца, немощными мышцами и едва уловимым срывающимся на сиплый хрип дыханием.

Это был конец!

Теперь его никто не пощадит, ни свои, ни городские.

Свои-то опять ладно, они знать ничего толком не знают, упрекнуть могут лишь в бездействии. Да и городских он запросто может послать. Они тоже не знают, что он Таню прятал в ее же доме.

А вот что делать с собственной совестью?! Куда от нее подаваться, в каком подвале прятаться?! Под чьей юбкой полыхающее стыдом лицо хоронить?! Под Маринкиной, что ли? Так она же первая и отпихнет его, и осудит, хотя пару лет назад и пригревала его иногда в своей койке.

– Ой, что-то худо мне, Маринка! – простонал Бабенко и начал заваливаться на бок. – Принеси валидол, он там в кухне на столе.

– Ты-то еще чего, а? – всхлипнула она корабельной трубой и рванула что есть мочи в его дом.

Там в сенцах тоже споткнулась о резной угол шкафа, разразилась нещадной бранью, затем зло хлопнула дверь в коридорчик, откуда вели двери во все его комнаты, и следом на какое-то мгновение повисла тишина.

Бабенко осторожно распрямился, боясь переусердствовать в телодвижениях, прислушался. И правда, над деревней тихо так было, будто все повымерли, а не только эти две молодые красивые женщины, жить которым бы еще и жить. Ни куриного кудахтанья, ни индюшиного клекота, а у соседки был целый выводок этих птиц, и они постоянно раздражали его своим гундосым ворчанием с утра до ночи. Теперь молчали, будто она разом всех под нож пустить решила. Гула машинного тоже не слышно. В поле же должен был кто-то быть, пора-то уборочная вовсю идет. И еще вчера там суетливо сновал их самосвал, подбирая зерно с комбайнов.