– Гораздо меньше, чем хотелось бы. Я всегда считал терпение одним из своих достоинств, но оно подводит меня, когда я жду ответов на вопросы, касающиеся вас.

– Какие же это вопросы?

Он снова отпивает виски и снова смотрит мне прямо в глаза.

– Например, есть ли у вас кто-нибудь. У меня нет такого права, но я ловлю себя на том, что ревную к мужчине, которому может достаться ваша любовь.

Я открываю рот и тут же закрываю. Подобных разговоров я вести не умею, мне не хватает опыта, чтобы остроумно ответить. Я растеряна: сначала был флирт, а теперь вот это. Лицо Ника совершенно серьезно, и в голосе не слышно ноток шутки.

Он качает головой.

– Извините. Я… Я не должен был говорить таких вещей.

– Да, пожалуй, не стоило. – Я делаю глубокий вдох. – Я тоже думала о вас. Постоянно.

Его рука с бокалом, не донесенным до губ, повисает в воздухе.

– Беатрис.

Вот опять! Сколько эмоций он вложил в мое имя! Оно звучит действительно прекрасно, когда он так его произносит.

Прежде чем я успеваю ответить, появляется официант с помощником. Они уносят остатки закусок и подают основное блюдо – толстые сочные стейки.

– Все очень запуталось, – говорит Ник, когда мы опять остаемся вдвоем.

Ни грамма сожаления в его голосе не ощущается.

– Да уж, – соглашаюсь я.

Сейчас, рядом с ним, я тоже ни о чем не жалею.

– Обычно я человек скучный.

Я улыбаюсь.

– Верится с трудом, но если это действительно так, то это печально. Значит, вы не бунтарь?

– К сожалению, нет, – смеется Ник. – Бунтуют мои братья и сестры. А я старший, после смерти отца считаюсь главой семьи. Попадать во всякие переплеты – прерогатива младших.

– А вы бегаете за ними и разгребаете последствия?

– Неизменно. – Ник отправляет в рот очередной кусочек стейка и, закончив жевать, поднимает глаза на меня: – А у вас какая роль в вашей семье? Вы нарушительница спокойствия или заботливая сестра, которая всех оберегает?

– Неужели по мне не видно?

Он опять смеется. Я прибавляю:

– Бунт – неплохая вещь. Вы бы как-нибудь попробовали.

– Лучше поверю вам на слово.

Мне хочется, чтобы он узнал меня. Хочется не быть в его глазах той пустоголовой девчонкой – беззаботной, безрассудной и опасной, – которую видят во мне многие. Поэтому я говорю:

– Я заботилась о брате. Мы были близнецами.

Трудно сказать, сколько Ник обо мне знает. Очевидно, много. С другой стороны, Алехандро – это тема, которую члены моей семьи ни с кем не обсуждают.

Ник не пытается заполнить тишину наводящими вопросами или ничего не значащими банальностями. Может быть, именно его молчание – спокойное и успокаивающее – дает мне силы продолжать.

– Алехандро убили в Гаване после революции. Он мешал Фиделю сосредоточить всю власть в своих руках. Наша семья была влиятельна, моего брата многие знали и любили. Он тоже боролся с режимом Батисты, но состоял не в той организации, которую создал Кастро. Алехандро мог оказаться опасным конкурентом, а Фидель параноик.

– Поэтому вы сотрудничаете с ЦРУ?

– Да. – Я глубоко вздыхаю. – Его тело нашла я. В первые недели революции он пропал из виду. Тогда кругом царил такой хаос… А за пару лет до того Алехандро участвовал в нападении на президентский дворец, и родители от него отреклись… Так вот я увидела, как у ворот нашего дома в Мирамаре остановилась машина, и из нее выкинули труп, точно это был мусор. – Я до сих пор помню глухой звук падения тела на землю, помню саднящее ощущение от гравия, который врезался мне в кожу, когда я обхватила руками голову брата и перепачкалась в его крови. – Тогда я поклялась: Фидель заплатит. За то, что сделал с Кубой и с моей семьей. За то, что бросил моего отца в тюрьму, где он едва не погиб, за участие в смерти моего брата. С тех пор у меня было много дней, когда только эта клятва и заставляла меня жить дальше.

Ник тянется ко мне через стол и переплетает свои пальцы с моими.

У меня пересыхает во рту.

Прежде чем отпустить мою руку, он ободряюще пожимает ее.

– И ЦРУ намерено помочь вам уничтожить Фиделя?

– Да. По крайней мере, я на это надеюсь.

– Что бы они вам ни говорили, в решительный момент их собственные интересы окажутся для них на первом месте. Они воспринимают вас как одноразовый инструмент, который не постесняются использовать в своих целях.

– А может, я сама их использую?

– Это не игра.

Я невесело смеюсь.

– Думаете, я не знаю? Я приехала из страны, где людей казнят без доказательств, где суд – это не суд, а издевательство над правами человека, где все решает одно только слово Фиделя. А как было раньше, при Батисте? Не лучше. А еще раньше? У нас долгая история тиранического правления. Поверьте мне, что бы ЦРУ ни делало, они вряд ли смогут испугать меня после того, что я повидала.

– Тем не менее вы хотите вернуться на Кубу?

– Куба – мой дом и останется им навсегда. Я всегда буду желать ей того процветания, которое, на мой взгляд, для нее возможно, и да, всегда буду носить ее в сердце.

– Я восхищаюсь вашим патриотизмом.

– Но?

– Видите ли, я вас понимаю. Мои родные всегда хотели, чтобы я пошел в политику, но я стал заниматься ею по собственным соображениям. В молодости мне пришлось воевать. Пока война была далеко, она казалась романтическим приключением, и в то же время я был горд, что выполняю свой долг. Ну а потом я увидел, как все это бывает на самом деле – не в книжках, которые я читал, и не в рассказах, которые слышал. И тогда я понял, насколько важны политика и дипломатия. Война – это то, чего нужно избегать до последнего. Вы стремитесь завоевать для своей страны лучшее будущее, и ваше желание мне понятно. Я надеюсь, моя работа в сенате отчасти поможет. И все-таки…

– И все-таки что? Я не должна рисковать жизнью? Но вы-то своей рисковали, поскольку верили в то, за что боролись, разве не так?

– Так.

– А какая между нами разница? Только пол. Значит, дело в этом?

Наверное, сейчас быть женщиной лучше, чем когда мама была в моем нынешнем возрасте. И все же те прогрессивные изменения, которые произошли, кажутся далеко не достаточными. Даже в Америке, где демократию и свободу превозносят с почти религиозным рвением, не все люди свободны одинаково. И на Кубе, и в Соединенных Штатах женщины воспринимаются скорее как приложения к отцам или мужьям, чем как самостоятельные личности, о которых судят по их собственным заслугам.

– Нет, – отвечает Ник. – Наверное, пол не должен ничего предопределять.