– Хочешь поговорить?

– Нет, – говорю я хрипло.

Он меняет позу, чтобы мне было удобнее к нему прижаться. В сердце что-то поворачивается.

Возникает такое ощущение, будто нет ничего естественнее, чем лежать вот так в его крепких объятиях, положив голову ему на грудь.

– Когда я вернулся с войны, мне тоже снились такие сны, – говорит Ник и морщится. – Даже сейчас иногда снятся.

– Значит, легче не станет? – спрашиваю я.

Он наклоняется и целует меня в макушку.

– Станет. Со временем. – Его руки сжимают меня еще сильнее. – Но совсем, наверное, не отпустит.

– Да, наверное, не отпустит.

Мы лежим, обнявшись, до самого утра.

* * *

В мой последний день перед отъездом мы валяемся голые в постели и попиваем шампанское, обедаем холодным омаром и медальонами из говядины. Ни о политике, ни о Фиделе, ни о невесте Ника, ни о будущем мы больше не разговариваем, зато я узнаю ответы на кое-какие давно интересовавшие меня вопросы, а он выведывает кое-какие мои секреты.

– Расскажи о своей семье, – говорит он.

– О семье?

– Ну да, мне любопытно.

– Ничего особо любопытного моя семья собой не представляет.

– Почему-то мне слабо в это верится. Я видел твоих сестер на боевом задании.

Я смеюсь.

– Каким был твой брат? – спрашивает Ник мягко.

– Веселым. Вечно что-нибудь затевал, вечно искал приключений. Он был очаровательный. И добрый. Мы, конечно, баловали его – единственного мальчика при четырех сестрах. Он обожал, когда мы вокруг него крутились.

– Дружить со своими братьями и сестрами – это прекрасно. Тебе повезло. Так бывает не у всех.

– С девочками мы всегда хорошо ладили. Но Алехандро был мне особенно близок. Даже не знаю, как объяснить… Мы понимали друг друга так, как больше никто в семье нас не понимал. Может, это потому что мы были близнецами.

– Ты, наверное, ужасно по нему тоскуешь.

– Да, постоянно. Я не могу спокойно жить дальше, зная, что он такой возможности лишен.

Ник смахивает с моей щеки одинокую слезинку.

– Понимаю. Сочувствую.

– Теперь ты расскажи о своей семье.

Он откидывается на спинку кровати.

– Моя семья большая и шумная, с огромными планами и ожиданиями.

– Чтобы ты стал сенатором – это один из их планов?

– Мне, пожалуй, было бы проще свалить все на них. Но нет, заниматься политикой – мое собственное решение. Иногда я проклинаю себя за него, но чаще благодарю. Работа в сенате меня спасла.

– Каким образом?

– После войны я почувствовал себя потерянным. Там, в Европе, меня окружали единомышленники. Мы боролись за одно и то же. У нас было братство. Когда я вернулся, все это исчезло.

– Но вернулось благодаря твоей работе в сенате?

– Пожалуй, да.

– Никогда не думала, что вы, сенаторы, – такая дружная компания.

– В чем-то это действительно так, в чем-то нет. В любом случае мы все делаем одно дело. В первое время по возвращении мне не хватало ощущения общности.

– И все-таки почему именно политика?

– Моя жизненная ситуация уникальна. Я родился в семье, которой не приходится бороться за то, за что борются другие люди в нашей стране. Моя фамилия дала мне хороший старт, и я намерен использовать свои возможности во благо. В Европе я собственными глазами видел, что бывает, если молчать о своих убеждениях, и хочу сделать так, чтобы тот кошмар никогда больше не повторялся.

– А ты действительно мечтаешь стать президентом?

Ник усмехается.

– Если уж ставить перед собой цель, так лучше не мелочиться. Ну а если серьезно, то пока я мечтаю только переизбраться в сенат. Замахиваться на президентство мне рано, да и партия сейчас в хороших руках.

– Ты дружишь с Кеннеди, да?

– Вижу, ты навела обо мне справки.

Я смеюсь.

– Просто невозможно прожить сезон в Палм-Бич и не слышать каждый день о Николасе Престоне. Все говорят, вы с Кеннеди большие друзья.

– Он великий человек. Из него выйдет хороший президент, который поведет страну в верном направлении.

– А потом?

Ник улыбается.

– Когда-нибудь, может, настанет и мой черед.

– Тогда ты должен вести себя осторожно. Для будущих президентов скандалы – слишком большая роскошь.

– Это точно.

– Тебе нужна правильная жена, правильная семья. Ты должен поддерживать правильный имидж.

– Должен. И буду.

– А есть у тебя другие женщины? – спрашиваю я, сглотнув. – Вроде меня?

Я боюсь услышать ответ и тем не менее заставляю себя задать этот вопрос. Если уж ввязываться в такое, то только с открытыми глазами. Думаю, Ник не первый, у кого одна женщина для публики, а другие – для личной жизни.

– Были, – отвечает он. Я не удивлена и даже ценю его честность. – Но уже несколько месяцев никого нет. – Он вздыхает. – Жаль, что мы не встретились год назад. До того, как я связал себя обещанием.

– Больше мы не должны этого делать.

– Пожалуй, – соглашается Ник.

Мы прощаемся в моем номере, Ник целует меня, обвив руками мою талию. Я прижимаюсь к его телу, которое так хорошо изучила. В руке визитка, на которой он написал свой личный номер. Когда Ник уходит, я спускаюсь в бар, где мы с мистером Дуайером договорились встретиться, чтобы обсудить вчерашний прием у Фиделя.

– Насколько мне известно, все прошло хорошо, – говорит мистер Дуайер вместо приветствия, когда я сажусь напротив него.

– Думаю, да.

– Ему понравилась ваша внешность.

Я прищуриваюсь:

– Если у вас там были шпионы, то зачем вам я?

– Шпионы у меня везде, а нужны ли мне вы, я еще не решил.

– Что дальше? Что я должна делать?

– Вы произвели впечатление. Как говорят мои информаторы, ваш ранний уход огорчил Фиделя. Он рассчитывал насладиться вашим обществом наедине.

По моей шее поднимается жар.

– Я думала…

– Вы хорошо сыграли свою роль. Если бы проявили излишнее рвение, было бы подозрительно. Слишком легкая цель показалась бы ему малоинтересной, а так вы набили себе цену. Не торопили события, не выдали себя. Словом, справились лучше, чем я ожидал.

– Так каков дальнейший план?

– Будем ждать подходящего момента, чтобы вы продолжили наступление на Фиделя. А пока предлагаю вам другую работу. Она тоже будет оплачена.