Дверь приоткрылась, и на пороге возник рядовой Васютин. Увидев голого капитана, он остолбенело вытаращился, моргая белесыми ресницами, и остановился, не решаясь войти. Вид у Васютина после санчасти был изможденный: узкое, бледное лицо осунулось еще больше, и даже уши, казалось, оттопыривались сильнее.

Голощекин заметил рядового, но водных процедур не прекратил. Зачерпнув кружкой воду, вылил на шею и принялся хлопать себя по плечам и под мышками, крякая и ухая от удовольствия.

— Кого я вижу! — наконец воскликнул он. — Рядовой Васютин! А я-то думал доктор Голощекина тебя еще месяц на больничной койке промаринует. — Капитан сдернул со спинки стула большое полотенце. — Нет, вы только посмотрите на этого образцового бойца! Он еще по стеночке ходит, а уже первым делом стремится продолжить службу! Молодец! Хвалю. — Голощекин принялся растираться. — Ну чего застрял в дверях-то? Заходи, рассказывай.

Васютин нерешительно вошел.

— Что рассказывать, товарищ капитан? — уныло спросил он.

— Как это — что? Рассказывай, кто тебя надоумил счеты с жизнью свести. И как вообще такая идиотская мысль в твою башку залетела.

Васютин опустил голову.

— Чего молчишь?

Оставляя на выскобленном полу мокрые отпечатки ступней, Голощекин прошлепал босиком к солдатской койке, на которой лежала его одежда. Васютин исподлобья следил за ним, не в силах отвести взгляда от бледных голощекинских ягодиц. Было в наготе капитана что-то унижающее, оскорбительное. Одно дело, например, в баке, где нет ни чинов, ни званий, где все равны, и другое дело — вот так, когда в помещении только двое и ты одет, а другой сверкает голой задницей. Такое впечатление, будто тебя и за человека-то не считают.

Голощекин натянул штаны и, повернувшись, произнес наставительно:

— Стреляться, рядовой, нельзя. А также топиться, вешаться и травиться. Солдат не может лишать себя жизни. Он должен беречь ее. Потому что его жизнь принадлежит Родине. Ты, Васютин, не имеешь права портить имущество Родины. Это преступление. Ты меня понял?

— Понял, — кивнул Васютин.

— Ну то-то.

Васютин сделал еще несколько шагов, приближаясь к Голощекину, и, набрав побольше воздуху, выдохнул:

— Переведите меня отсюда, товарищ капитан!

— Вот те на! — Голощекин надел китель и, застегивая пуговицы, осуждающе покачал головой: — А говоришь — понял. — Он подвинул к себе стул и уселся, широко расставив ноги и упираясь кулаками в колени. — Значит, не понял ты ни черта, рядовой. Что толку тебя переводить? В другой части твою историю все равно узнают, и будет тебе только хуже. Потому что ты слабак.

— А что ж тогда делать? — Васютин умоляюще посмотрел на капитана. Одетый, Голощекин вновь приобрел в его глазах статус спасителя. — Не могу я здесь! Они звери.

Капитан усмехнулся.

— А человек вообще зверь, — сказал он. — Царь зверей. Нет, конечно, не каждый. И амебы есть, и черви бесхребетные, и жуки навозные. Но ты-то, Васютин, не хочешь, наверное, червем быть? Склизким, мерзким, так что любой на тебя наступить норовит, чтобы раздавить. Не хочешь ведь?

— Не хочу, — испуганно ответил Васютин.

— Тогда чего ж ты ноешь? — Голощекин встал и зычно произнес: — Выше голову, боец! Именно сейчас, именно здесь ты должен взять судьбу за хвост и заставить ее изменить свое отношение к тебе! — Он подошел к Васютину и хлопнул его по плечу с такой силой, что неокрепший еще рядовой едва не упал. Голощекин удержал его за рукав гимнастерки. — Я тебе помогу. Вместе мы справимся.

Васютин недоверчиво посмотрел на капитана:

— А если вы уедете?

— Куда, Васютин?

— Ну в отпуск там или переведут вас…

Голощекин шумно вздохнул и сказал подчеркнуто спокойно:

— До твоего дембеля я, рядовой, никуда уезжать не собираюсь. Как, кстати, и после него. И вообще, если бы да кабы, во рту росли бы грибы! — Голощекин ухмыльнулся и пропел, отбивая такт босой пяткой: — Не надо печа-алиться, вся жизнь впереди! Вся жизнь впереди! Надейся и жди!.. Это про тебя песня, про всех нас. Знаешь такую?

Васютин шмыгнул носом.

— Русськая сольдата плачет? — спросил Голощекин, дурашливо коверкая слова. — Плохая сольдата. Слабая сольдата. Слабая родина у них — мы ее завоюем. Вот что скажут про тебя враги-китайцы. — Внезапно капитан заорал: — Не сметь позорить Родину!

От неожиданности Васютин дернулся и вытянулся по стойке «смирно».

— Есть, не сметь позорить! — тонким голосом выкрикнул он.

Голощекин широко улыбнулся и подмигнул:

— Тогда шагом марш!

Васютин попятился к двери, задел ногой таз, расплескав воду на пол, поскользнулся и упал. Но тут же вскочил и бросился к выходу, то и дело оборачиваясь.

Голощекин держал на лице улыбку до тех пор, пока дверь не закрылась, и лишь тогда лицо его вытянулось, закаменело. Кто ж таких кулей в армию берет? Да еще в пограничные войска! Выдали бы ему белый билет, и всем было бы спокойно. Так нет же, трать теперь на него время, на заготовку эту, из которой все равно некондиционная болванка получится. Стрелялся он, видите ли. Звери, понимаешь ли, вокруг кровожадные. Так не забывай об этом! А он думает, что, если слабину покажет, на спину упадет лапами кверху, выставит голое розовое брюхо, так пожалеют его, бедного. Хрен с два! Только быстрее затопчут.

Голощекин надел сапоги, застегнул портупею и, выйдя из казармы, направился на спортплощадку.

Умаров вертел на турнике солнце. Капитан дождался, пока он спрыгнет, и, поймав его взгляд, коротко мотнул головой, подзывая.

Умаров подошел, козырнул.

— Вольно, — сказал Голощекин. — Васютин из санчасти выписался.

— Да знаю.

— Ну и какие мысли на этот счет?

Умаров пожал плечами:

— Никаких.

— Вот и плохо, — заметил Голощекин. — Вам еще служить вместе.

Умаров молчал, насупленно сдвинув брови.

— Контакт надо наладить, — продолжал Голощекин.

— Что нам теперь, извиняться перед ним? — Умаров вызывающе посмотрел на капитана.

— Извиняться будешь перед девушкой, когда в танце ногу ей отдавишь. А Васютину помочь надо, поддержать. Пока его от физических нагрузок освободили, а как придет в себя, возьмитесь за него, подтяните. Ясно?

— Ясно, товарищ капитан, — хмуро сказал Умаров.

— Свободен.

Голощекин проследил, как Умаров подходит к Рыжееву, как к ним приближаются, несмотря на суровый окрик сержанта Братеева, другие «деды».

Так, с этим вопросом разобрались. Васютина они больше не тронут. И не потому, что осознали — в это капитан не верил, а потому, что он, Голощекин, так приказал, прежде четко дав им понять: благополучный для них исход в данном деле целиком и полностью зависит только от него.