litbaza книги онлайнРоманыГраница. Таежный роман. Солдаты - Алексей Зернов

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 24 25 26 27 28 29 30 31 32 ... 62
Перейти на страницу:

Столбов уедет. Пока его не будет, надо успеть обработать Марину. Объяснить ей, что ссылка на Береговую — цветочки, временная мера, увертюра, так сказать. А потом оркестр грянет вовсю! Ух, грянет! Забьют барабаны, загрохочут литавры, загудят трубы, и под эту музыку проводим мы Столбова… ну если не в последний путь, то очень далеко и, главное, надолго. Хотя это уже неважно.

Голощекин Васютину врал — он не собирался торчать здесь еще два года. Ему оставалось совсем немного, всего несколько решительных шагов — и тогда он сам уедет, исчезнет, навсегда покинув этот гиблый городишко, а потом и эту гиблую страну с ее идиотскими законами. Неправда, что закон дуракам не писан; на дураков-то они и рассчитаны. Только дурак может чувствовать себя счастливым, выбирая из двух зол меньшее. Только дурак может покорно гнить в лагерях, а потом, сидя на воле в точно таком же бараке, радоваться, что не сгнил окончательно; горланить на демонстрациях бодрые песни и тянуть шеи, чтобы получше рассмотреть на трибуне вождей, а потом дома осипшим голосом рассказывать про них анекдоты. И только дурак может верить, что всеобщее равенство — залог мировой гармонии. И в то, что выживает честнейший, а не сильнейший.

К спортплощадке шаркающей походкой направлялся Васютин. Видно было, что каждый шаг дается ему с трудом не столько физически, сколько морально. Васютин с опаской остановился на самом краю и, затравленно озираясь, замер.

Его заметили. Подошел Братеев, хлопнул по плечу. Лицо Васютина исказила пугливая улыбка и тут же пропала: он увидел своих мучителей.

Степочкин первым протянул руку. Васютин недоверчиво посмотрел на нее, затем робко протянул свою. Рыжеев несильно толкнул его кулаком в плечо, Умаров хлопнул по спине, Жигулин сказал что-то, и все, включая Васютина, рассмеялись.

Голощекин некоторое время наблюдал за ними, потом развернулся и пошел — четким строевым шагом, как и подобает образцовому советскому офицеру.

Пропыленный «уазик» стоял возле штаба. Голощекин сел в машину, завел мотор и, миновав ворота КПП, выехал на грунтовую дорогу.

Он посмотрел на часы — полдень. Скоро обед, потом строевая подготовка, потом — политзанятия. Времени у него, следовательно, навалом.

Голощекин собирался в фанзу. Никого из своих там быть не должно. А даже если появятся, Никита вполне правдоподобно объяснит свой интерес недавними подозрениями сержанта Братеева. Не самый лучший выход, конечно, — зачем лишний раз засвечивать фанзу, но по-другому не получится.

Он свернул с грунтовки на проселочную дорогу, проехал еще с километр и затормозил. Выключив мотор, легко спрыгнул на землю и, раздвигая крученые, высохшие плети таежных лиан, углубился в лес. Миновал частый ельник и, остановившись на краю, внимательно осмотрелся.

Фанза сиротливо стояла на поляне. За ней, чуть дальше, возвышался широкий пологий склон, заросший низким колючим кустарником. Если подняться по нему, а затем спуститься, то можно отыскать хитрую тропку, которой обычно и пользовались курьеры-китайцы. Когда-нибудь по этой тропке придется пройти ему самому.

Голощекин выбрался из укрытия и, подойдя к фанзе, открыл сырую дощатую дверь. Внутри воняло плесенью — окошко в противоположной стене было закрыто. Ящики по-прежнему громоздились один на другом, и капитан, вглядевшись, безошибочно выбрал второй снизу. Составив лишние на пол, достал нужный, подцепил штык-ножом крышку — серебристые рыбьи тельца были, как обычно, упакованы в полиэтилен. Голощекин вытащил одну рыбину, освободил от пленки и аккуратно вспорол суровую нить, скреплявшую края разрезанного и выпотрошенного брюшка. Извлек пакетик с белым порошком, достал из кармана небольшой холщовый мешок и переложил туда пакетик.

Следующий час он занимался тем, что вспарывал нитки и перекладывал пакетики с порошком из рыбьего нутра в холщовый мешок. В фанзе уже вовсю пахло рыбой.

Покончив с этим занятием, Голощекин завернул рыбу обратно в пленку — как и положено, каждую по отдельности, — закрыл ящик и поставил его третьим снизу; те, кто придут проверять, сразу поймут, что товар забрали.

Холщовый мешок он расправил, придав ему плоскую форму, и спрятал в планшет. Огляделся и вышел, осторожно прикрыв склизкую дверь.

У него оставалось еще два часа — надо съездить к Папе, а если его нет — дождаться или найти, чтобы передать ему холщовый мешок.

Голощекин выбрался на дорогу, сел в «уазик» и поехал в город.

Папа работал начальником автобазы. Хлебная, что ни говори, должность, но и она не позволяла жить так, как Папа мог бы себе позволить. Тогда зачем ему все это? Нет, конечно, времена меняются, и кажется, что жить и вправду стало еще лучше, еще веселее. Собственник легковушки и кособокой дачки с огородом уже вызывает у людей не подозрение, а зависть. Но это — предел мечтаний, последняя черта, граница. Все, что выходит за пределы, подлежит осуждению и наказанию. Поскольку известно: честно заработанных денег хватает только на то, чтобы запасаться от случая к случаю дефицитным харчем и столь же дефицитной туалетной бумагой. Неужели эти — там, наверху, в своих серых каракулевых шапках — всерьез думают, что народ работает не за страх, а за совесть? И на благо общества? Нет, народ работает на сортир, потому что хватает ему только на то, чтобы пожрать и подтереться.

Вот и Папа. Сколько он успел наварить? Хватит, наверное, и детям, и внукам. Но смогут ли и они воспользоваться его добром? Здесь — вряд ли. Да и что с такими деньгами тут делать? Прожрать, пропить? Так не влезет же столько. Тогда остается ждать, надеясь, что хоть правнуки получат возможность без оглядки распоряжаться ими с умом.

Вот именно — с умом.

Что дает ощущение власти? Ощущение власти дает ощущение собственной силы. И наоборот. Но Голощекин не мыслил столь примитивно. Между властью и силой нельзя ставить знак равенства. Власть, которая зиждется на принципе «Пусть ненавидят, лишь бы боялись», — глупая власть, ненадежная. Помимо силы должен быть ум. Это здесь говорят: сила есть — ума не надо. Здесь, в этой стране, где от ума всегда было одно горе.

Голощекин плевать хотел на гипотетических правнуков. Он не собирался ждать так долго. И не собирался, как Кощей, трястись над своими сокровищами где-нибудь в подземелье. Он хотел пользоваться всем этим открыто, он жаждал наслаждаться чужой завистью, а не бояться ее.

Ему не нравилась страна, в которой такая власть — ум, честь и совесть эпохи. Ну с умом все понятно, а честь и совесть не накормят. Ум, сила, деньги — вот что такое настоящая власть. И поскольку эпоху сменить он не может, надо менять страну.

Голощекин ударил по тормозам, и «уазик», дернувшись, остановился. Повернув голову, капитан всмотрелся в почти сплошную стену, состоящую из сучковатых еловых стволов. Он сам сперва не понял, почему затормозил, и только спустя мгновение, стиснув челюсти, вспомнил: недавно за этой стеной, в сырой темноте леса, его Марина, задыхаясь в объятиях смазливого лейтенанта, вынесла себе приговор.

Голощекин сплюнул в открытое окно и рванул с места.

1 ... 24 25 26 27 28 29 30 31 32 ... 62
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?