Алексей, осторожно проходя за спиной Анатолия – они избегали друг друга, – услышал, как тот с тоской тихо произнес: «Все тайны знал, весь склад ее перстней…» Леший удивился: никак не ожидал услышать от такого каменного человека стихи Цветаевой! Он не знал, что Марина, пока помогала Валерии, время от времени «отчитывала» Анатолия стихами, так в церкви «отчитывают» молитвами для исцеления души. Марина видела, как Толе плохо: чем больше слабела Валерия, тем хуже ему становилось. Это было похоже на ломку, и как она ни старалась, помочь не получалось – Валерия как-то по-своему его настроила, так что Маринина сила не действовала. То, что ему помогает поэзия, обнаружилось случайно: Марина читала Валерии, Анатолий зашел, послушал, присел рядом и закрыл глаза, взяв Валерию за руку. Потом стал просить: «Почитай-ка мне этих твоих Мандельштамов…»

Отец и дочери бродили среди гостей, не сближаясь, каждый со своим отдельным горем, словно Валерия, уйдя, разорвала семейные узы на отдельные нитки. Марина нашла Анатолия в дальней комнате: сидел на диване с бокалом в руке, и глаза у него были совершенно пустые. Марина села рядом, отобрала бокал, погладила Анатолия по руке – и он, как будто только этого и ждал, уронил голову ей на колени и заплакал. А Лёшка в это время утешал, как мог, зареванную Милу – гладил по светлым кудрям, заговаривая простыми и детскими словами ее недетское горе.

– Почему она? Почему? Она же все могла? Зачем она нас бросила? Зачем?..

– Что делать, девочка, что делать…

Подошли Аркаша с Юлечкой:

– Может, ты к нам поедешь?

Но Мила, шмыгнув носом, твердо сказала:

– Нет, я с папой.

Разыскивая Марину, Леший заглядывал во все комнаты подряд и увидел, приоткрыв дверь, как Марина обнимает и целует плачущего Анатолия. Он поморщился и быстро отошел, как будто не свою жену застал с чужим мужчиной, а постороннюю семейную пару. Ему стало так больно, что перехватило дыхание – это была мгновенная вспышка неконтролируемой и неистребимой мужской ревности: как она смеет обнимать и целовать кого-то еще, пусть даже из сострадания! А вдруг… а вдруг она решит, что ей нужно быть с Анатолием, раз ему так плохо? Но это было и чужое горе, ударившее самого его наотмашь, и сострадание, и невыносимый страх – страх потерять Марину, с которой тоже может что-то случиться! Не дай бог! Потерять навсегда. И этот страх пересилил все – Алексей взмолился: «Господи! Пусть, пусть она разлюбит меня, пусть оставит – только бы жива была, здорова, счастлива!» Потом он долго сидел на подоконнике в полутемной библиотеке, пока его, наконец, не обнаружила там Марина:

– Вот ты где. А я тебя потеряла…

– Ну что, как там Анатолий?

– Горе…

– Я видел.

– Это ты заглянул к нам? Я к нему Милу отправила. Ну что, поедем домой?

– Поедем…

– Лёша?

Он молча взглянул на нее.

– Лёш, ты что? Что случилось? Что ты, милый?

Он молчал.

– Да ты что?

Алексей вдруг обнял ее и заговорил быстро и невнятно, но она расслышала:

– Ты же… Ты побережешь себя, правда? С тобой ничего не случится, а? Пожалуйста! Ты не оставишь меня, нет? Побереги себя…

– Лёшенька, да ты что? Что ты выдумал? Посмотри на меня, ну! Все хорошо, я жива-здорова. Я с тобой. Я люблю тебя. Перестань, успокойся. Ну что ты?..

– Милая моя, желанная, счастье мое…

Стоя в проеме двери, слушала их страстный шепот бледная Кира. Она долго металась среди гостей и родственников, сама не зная зачем. Ничто не могло утешить ее сердце, ничто не могло смягчить боль – ни выпитые подряд три бокала вина, ни выкуренная в уголке сигаретка, ни поцелуи Милы, ничто. К отцу она боялась даже подойти – такой стеной горя он был окружен. И Кира вдруг осознала: только Марина поможет ей – Марина, которую она так безумно ревновала к матери и которую так ненавидела. Марина, мужа которой она соблазнила. И вот теперь, когда увидала, как они стоят и шепчутся, обнявшись, как Марина гладит Алексея по щеке тонкими пальцами, а он целует ее руку, она почувствовала прилив страшной жалости к себе – никому не нужной и никем не любимой – что повернулась и ушла. А Алексей с Мариной и не заметили. И только когда Марина уже надевала плащ и увидела Киру, она подумала: «Господи, бедная девочка. Такая потерянная. Такая одинокая». Марина шагнула к ней, протянула руки, и Кира, заплакав, обняла ее крепко.

– Прости меня! Прости!

– Да я давно простила. Поплачь, девочка, поплачь, а то горе камнем стоит в душе…

– Можно… можно я буду звонить тебе?.. Иногда…

– Конечно, можно. И звонить, и приходить. Все можно, мы же с тобой, как сестры, правда? Мама бы этого хотела.

Алексей посмотрел на Марину мрачно, когда она попросила его подойти к Кире:

– Нет.

– Ну, пожалуйста. Ей так тяжело сейчас. И она – другая.

– Другая?

– Да, поменялось в ней что-то.

– Ну ладно.

И правда, другая – когда подошел, она вдруг так отчаянно покраснела, что даже шея стала розовой. Покраснела, заморгала, шмыгая носом. А Алексей подумал про себя: «Боже ж мой, кого я боялся? Бедный ребенок! А я – дурак старый, если не похуже сказать. Сам во всем виноват, а на девочку сваливал». Постояли, посмотрели друг на друга – вздохнул, сгреб ее в охапку, поцеловал в макушку. Кира заревела, еще сильнее уткнувшись ему в грудь.

– Прости меня, девочка, прости за все, что было. Все пройдет, все наладится. Мы сильные, мы выживем.

Она только часто кивала головой. Потом оторвалась от него и, взглянув снизу вверх своими невозможными синими глазами-льдинками в обрамлении мокрых от слез ресниц, неуверенно улыбнулась:

– Ты тоже меня прости. Я была такой завистливой дрянью.

– Так ты что – от зависти, что ли?

– И это тоже. Я Марину ненавидела. Мне хотелось ей больно сделать. Прости.

– Что ж, Бог простит.

– Ты… береги себя, ладно?

– Ты тоже.

И на краткую долю секунды вдруг вспыхнуло и сплавилось в одно целое все, что было с ними – сладкое и горькое, возможное и невозможное, прошлое и настоящее. Оба поняли: то, что было – было, а простится ли оно, забудется ли, не важно. Было. И никуда от этого не денешься. И посмотрев друг другу в глаза, они одинаково усмехнулись:

– Прощай?

– Прощай.

А Марина отвернулась, чтобы не видеть. Но и отвернувшись – все видела.

Марина знала, что вся жизнь семьи держалась на Валерии, и понимала, что не обязана брать на свои плечи еще и этот груз, но не могла оставить ее домашних в таком горе: звонила, приезжала, вела долгие разговоры с девочками. «Валерия их избаловала, – думала Марина. – И теперь, лишенные материнской поддержки, они как дети на промозглом ветру – растерянные и страдающие». Степик без Валерии оказался совсем никому не нужен – Анатолий вообще не появлялся дома в эти дни, только звонил Марине, а девочки были слишком заняты собой. Никто из них не привык заботиться о ком-то. Марина недолго думая привезла мальчика к себе: они быстренько сделали перестановку, поселив Степу с Ванькой, а Мусю – с бабушкой.