– Я знаю, кто ты.

– И кто же?

– Ты такая же волшебница. Ты меня научишь?

– Ладно. Только подрасти еще немножко, хорошо?

Больше Марина никого не хотела видеть, даже Юлечку, а когда позвонил Анатолий, не стала брать трубку. Про цветы Лёшка решил спросить у детей. Рассудительная Муся взглянула на него с укором, распахнув свои вишневые глаза:

– Ну, папа же! Сирень!

– Сирень?

– Мама любит сирень. Мы же всегда ездим любоваться.

– Куда это вы ездите?

– В зоопарк! – закричал радостно Ванька. Он и в зоопарке-то был всего один раз, а на вопрос взрослых, кто из зверей ему понравился больше всего, ответил: «Красная пожарная машина!»

– Ванька, какой ты глупый. Не в зоопарк, а в ботанический сад. И в церковь.

– В церковь? – переспросил Алексей.

– Там много сирени, и прудик есть, и утки, и монашки, я сама видела. Ну, папа, ты же там рисовал! – сказала Муся.

– А, монастырь! – Лёшка вспомнил: и правда, ездили весной как-то в Новодевичий, он там писал…

Сирень! Где ж ее взять зимой? Он влез в Интернет и все-таки нашел частную оранжерею, где ему за бешеные деньги продали маленькое деревце цветущей белой сирени в кадке. Он поставил деревце рядом с постелью, и Марина, открыв через некоторое время глаза, удивилась – он следил за ней, сидя рядом. Поморгав, она зажмурилась и взглянула снова – он засмеялся сквозь близко подступившие слезы.

– Сире-ень… Откуда?

– Да прямо из весны. Для тебя.

Марина села и с нежностью провела рукой по веточкам с пышными гроздьями: «Сирень!»

– А что у меня еще есть, смотри-ка! – Алексей протянул ей стеклянную миску, полную черешни, которую он тоже нашел с огромным трудом, но уж очень хотелось удивить Марину.

Марина ахнула и жадно схватила сразу горсть ягод.

– А косточки куда?

Держа в одной руке миску с черешней, а в другую собирая растущую горстку косточек, Алексей сидел и смотрел, как она ест, закрывая глаза от удовольствия. И вдруг, обняв за шею, Марина притянула Алексея к себе и поцеловала, ловко втолкнув языком ему в рот круглую ягоду. Леший, не в силах оторваться, целовал и целовал ее смеющиеся губы, на которых долго оставался вкус черешни.

– Может, ты еще чего хочешь? Может, бульону выпьешь? Есть свежий бульон, а?

– После черешни-то? Нет, потом. Спасибо тебе, милый. Я скоро встану, ты не думай. Ты иди сейчас, ладно?

Он вышел, оставив ей черешню, и в ванной, смывая с рук ягодный сок, вдруг так зарыдал – от страха за нее, от надежды и любви – что Ванька, ездивший по коридорам на старом трехколесном велосипеде, из которого давно вырос, спросил из-за двери:

– Папа, ты что там рычишь?

– Это не я, это Серый волк. – Вытерев слезы, Алексей открыл дверь и шутливо зарычал на Ваньку, а тот, радостно визжа, понесся на велосипеде по коридору.

Когда Леший снова заглянул к Марине – принес с кухни плошку для косточек – она сидела в своей любимой позе медитации, протянув ладони к цветам. И ночью, первый раз за эти дни, легла, как прежде – пристроившись ему под руку, щекой к сердцу.

– Ты не бойся, все скоро пройдет…

– Не бойся! Хорошенькое дело – неделю спала! Просто Спящая царевна какая-то.

– Так ведь проснулась. Ничего, теперь я собой займусь. Сколько мне еще уколов осталось?

– Три, по-моему.

– Давай устроим праздник? Дня через четыре?

– Давай. Какие будут пожелания?

– Шампанского! Торт с клубникой и сливками! И жареную курицу!

– Так курица и сейчас есть – хочешь?

– Хочу!

Была уже поздняя ночь. Они сидели с Мариной на кухне, и Алексей с умилением смотрел, как Марина сосредоточенно ест холодную жареную куриную ногу. А потом и сам не выдержал – подцепил себе тоже.

Утром он принес ей кофе в постель – и сам себе удивился: почему раньше все эти мелочи, которые, как оказалось, имели для Марины большое значение, так его раздражали. И с этого дня он с удовольствием покупал ей то цветок, то какую-нибудь забавную ерунду или утром, пока Марина спала, оставлял на подушке рисунок – она каждый раз так по-детски радовалась, что Алексей чувствовал себя просто волшебником, творцом чужого счастья. Это было приятно. Однажды он купил неизвестно зачем большого плюшевого медведя: Ванька играл только машинками, а Муся мягких игрушек никогда не любила, ее в основном занимали куклы. Но медведь так печально сидел в витрине киоска, что Лёшка решил его усыновить. Принес домой – Ванька презрительно сказал:

– Это девочковая игрушка.

А Муся, потискав немножко, отдала обратно – я уже большая. Но Марина обрадовалась смешному медведю с унылой мордой: «Я всю жизнь о таком мечтала!»

– Да врешь ты все, – засомневался Алексей, но у Марины так светились глаза, что он подумал: «А может, правда?»

На следующее Рождество Анатолий решил позвать всех к себе. Для Марины это был первый «выход в свет» после болезни, и она засуетилась: все наряды стали велики, пришлось пройтись по магазинам. Ей вдруг надоела седина – она покрасилась, проведя в парикмахерской чуть ли не пять часов, и Леший, увидев ее разноцветную голову, поразился результату:

– Вот это да! Как тебе идет! Сколько же там оттенков? Как это называется – мелирование?

На праздник они опоздали, потому что Лёша увидел, как Марина вертится перед зеркалом, одетая только в черный ажурный лифчик и в черные же невероятно узкие атласные брючки, сидящие на ней как вторая кожа, и тут же захотел попробовать, каков этот атлас на ощупь. В результате сборы затянулись еще минут на сорок, причем в этих брючках Алексей просто отказался выпускать Марину из дому:

– Вот еще, будут там на тебя пялиться.

– Да кому там пялиться-то, Лёш?

– Ты знаешь кому.

– Ну, и что я надену?

Марина, стоя в одних трусиках, уныло рассматривала висящие в шкафу наряды – Лёшка видел ее отражение в двух зеркалах сразу.

– Душенька, – произнес он задумчиво, и Марина обернулась:

– Что ты говоришь?

– «Душенька» Федора Толстого, Психея перед зеркалами! Надо тебя так написать, пожалуй.

– Ты прямо сейчас начнешь? Написать… Стара я, Душенек с меня писать.

– Ничего не стара. Иди-ка сюда.

Марина присела к нему на постель, а Лёшка положил ей руку на грудь:

– Видишь? Идеальная женская грудь как раз ложится в мужскую ладонь…

– Все-то ты врешь. А зачем тогда силикон вставляют?

– Дуры потому что.

– А давай я себе вставлю, будет у меня, как у Памелы Андерсон… ай!