Полицейский пожал плечами:

– Я полагаю, большинство из них просто разбегутся в разные стороны, когда мы там объявимся.

– О нет, вряд ли. Видите ли, они прикованы к своим кроватям.

Не переставая удивляться, как быстро Добсону удалось собрать отряд и добраться до Доббин-Хауса, Олимпия, стоявшая рядом с Полом, наблюдала, как он повел полицейских на захват здания. Добсон, говоря о домах призрения, работных домах и прочем, делал вид, что ему совершенно безразлично, что случится с детьми после того, как он вытащит их из Доббин-Хауса, однако Олимпия видела, что это всего лишь поза. В детстве он наверняка и сам настрадался, кочуя по сиротским домам.

Тут захлопали двери, и это прозвучало для Олимпии как музыка. После того как они с Брентом описали расположение дома, Добсон расставил вокруг своих людей с таким расчетом, чтобы перехватить тех посетителей, которые попытаются скрыться. Вскоре послышались гневные выкрики мужчин, считавших себя слишком важными фигурами и, следовательно, неприкосновенными, но Олимпии было наплевать на них: она уставилась на дверь дома, откуда уже должны были появиться дети.

– Это довольно унизительно – вот так прятаться в карете, – сказал Брент; его голос звучал глухо из-за опущенных на окнах шторок.

– Вас слишком хорошо знают, милорд, – отозвалась баронесса.

– Но вас тоже могут узнать.

– Сомневаюсь. Я не так много разъезжаю по городу, редко появляюсь на приемах и вдобавок – в мужском костюме. А вон и детей выводят.

При виде детей у нее болезненно сжалось сердце. Почти все они были закутаны в одеяла, шли спотыкаясь, и многие выглядели ошеломленными и испуганными. Причем мальчиков было больше, чем девочек. И некоторые из девочек были уже почти девушками. Олимпия выпрямилась, когда Добсон подвел к ней четверых мальчишек. Она сразу узнала Генри, потому что он смотрел на нее широко раскрытыми глазами, полными надежды; когда же она протянула к нему руки, малыш кинулся к ней в объятия. Но трое других с опаской разглядывали ее, и Олимпия, чтобы успокоить их, сказала:

– Граф ждет вас в карете. – Все трое тотчас сообразили, о ком речь, и у Олимпии отлегло от сердца – они все-таки нашли тех самых мальчишек. – А у меня дома вас ждет Томас.

Брент так и не высунулся из кареты, а мальчики быстро залезали внутрь, чтобы не попасться на глаза какому-нибудь зеваке. Олимпия же нагнулась и взяла Генри на руки. Мальчик обнял ее за шею, уткнувшись лицом в плечо. Она проглотила комок в горле, чтобы не разрыдаться. «Надо будет дать ему время прийти в себя, прежде чем приступать с расспросами о его родителях», – подумала баронесса.

– Кареты битком набиты детьми, – объявил подошедший Добсон. Он отправил полицейских за дополнительными экипажами, которые, конечно же, потребовались. – Из них с десяток – девочки-подростки, и все они просят отпустить их домой. Вы уверены, что сумеете разместить их у себя?

– По крайней мере одну ночь им ведь нужно где-то провести. А может, и не одну. Им потребуется одежда, потребуется еда и так далее и так далее… Все будет в порядке, дорогой мистер Добсон. Вот к чему Уоррен полностью готов – так это к нашествию детей. Мы выясним, кто они такие и есть ли у них дом. – Она кивнула в сторону экипажей, заполненных мужчинами и женщинами из Доббин-Хауса. – А что будет с этими?

– Помимо того, что мы с моими парнями набьем карманы, я предвижу несколько высылок в колонии, нескольких вздернем, а также обеспечим Ньюгейт новыми заключенными, которым окажут самый горячий прием постоянные обитатели этого скорбного заведения. Окажут, как только узнают, чем эти люди зарабатывали на жизнь.

– Другие преступники посчитают, что эти люди – негодяи?

– Не все, но будет достаточно и тех, кто сделает их существование невыносимым. Большинство заключенных в Ньюгейте когда-то тоже были маленькими крошками, которых могли купить и продать в любой момент. Поэтому они презирают тех, кто занимается подобными делами. Обязательно сообщите, если узнаете от детишек что-нибудь важное. А я сообщу вам, если что-то узнаю про детей. Всего доброго, миледи.

– Хочешь поехать ко мне домой, Генри? – спросила Олимпия мальчика, вцепившегося в нее.

– Да, миледи. Мне там понравится.

С помощью Пола баронесса поднялась в карету и усадила Генри себе на колени. Олимпия чуть не расхохоталась, увидев вблизи троих сводных братьев Брента. У нее возникло впечатление, что она разглядывала самого Брента в разном возрасте. У Теда были серые глаза, которые, он вероятно, унаследовал от матери графа, так как отец его был голубоглазым. Голубые глаза были у Питера. Причем и Тед, и Питер были сплошь в синяках. А бедняжка Ноа казался запуганным и жался к Бренту.

– Вот что я хочу спросить… – неохотно начал Брент. – Кто отправил вас туда?

– Ублюдок Уилкинз! – воскликнул Тед. Вспыхнув от смущения, он посмотрел на Олимпию. – Пардон, миледи.

– Все в порядке, – ответила она, поглаживая Генри по спине.

Тед опять повернулся к Бренту.

– Уилкинз разыскал нас в деревне. Он пришел вместе с двумя разбойниками из Лондона. Нас быстро одолели, а потом мы с Питером очутились в том проклятом доме.

«Питер совсем недавно превратился в подростка», – подумала Олимпия. И он был очень красив – с огромными голубыми глазами и белокурыми вьющимися волосами, волнами спадавшими на плечи. Тед же казался грубоватым. Его черные прямые волосы оказались слишком уж длинными, и он тоже был еще далеко не мужчиной. У маленького же Ноа глаза зеленого цвета, а волосы – такого же оттенка, что и у Брента, причем выражение лица казалось прямо-таки ангельским. Олимпия надеялась, что он слишком мало времени провел в Доббин-Хаусе и поэтому не пострадал.

– Слушай, Ноа, – обратился к нему Брент, – а как ты там очутился?

– Ее светлость пришла за мной, когда я полол клумбы. С ней был Хоулт – слуга, и он схватил меня и зажал ладонью рот, чтобы я никого не смог позвать на помощь. Потом они отвезли меня в то место и получили за меня много денег. Ее светлость объяснила, что делает уборку в доме, но мне это было непонятно. Я ведь вообще не захожу в хозяйский дом. Как бы я там мог напачкать? Когда я ее спросил об этом, она засмеялась, а потом сказала, что я родился в грязи, в грязи и умру. И еще сказала, что теперь ей по крайней мере не нужно будет больше кормить меня.

– Ты останешься у меня и больше никогда не увидишь ее.

– Это хорошо. Только мне хочется повидаться с сестрой.

– Ладно, посмотрим, что тут можно сделать.

– Вы отправите нас назад в Филдгейт, милорд?

– В том случае, если вы сами захотите. Сегодня выспитесь как следует, успокоите Томаса, а завтра утром поговорим.

Граф посмотрел на Олимпию, и сейчас в его глазах было столько ярости, что ей сделалось не по себе. При этом было очевидно, что за гневом его скрывались боль и чувство вины.

Олимпия взглянула на Генри – тот с опаской наблюдал за Брентом.