назад, что наш мясник Тони был у нее частым гостем, и это еще когда была жива его Маргарет. Любопытно, мне казалось, что жену он любил.

– Я смотрю, Нил, вы сплетник еще тот.

– Боже упаси, лейтенант, я могу либо строить догадки, либо говорить о неоспоримых фактах, а сплетни – извольте, это не по адресу.

– Что еще интересного вам поведал Ричард Стоун? – выпуская клубы дыма, спросил Марк. Его глаза излучали счастье и абсолютный покой.

– Он много чего говорил, лейтенант; большую часть времени мы обсуждали мои книги и его музыку. Не скажу, что она была замечательной и приятной для моего слуха, но мне нравилась его жажда создавать что-то новое, каждый раз бросать себе вызов, выходить за собственные рамки и наслаждаться процессом создания. Это очень увлекательно и интересно. Скажу вам честно, Ричард – один из немногих в Догме, кому бы я мог дать железобетонное алиби. Его страстью была музыка, а не убийства.

Оба – и Бертон, и Марк – затянулись одновременно, и я воспользовался паузой, чтобы вставить и свое слово:

– Нил, вы говорили, что вам нравится придумывать сюжеты, разгадывать вами же созданные головоломки, находить убийц… Если бы вы создавали книгу по тому сценарию, который сейчас происходит в реальной жизни, кого бы из всех жителей Догмы поставили на роль убийцы? Мне любопытно ваше писательское мнение на этот счет.

– Очень интересный вопрос, сержант, – хитро прищурился писатель. – У меня есть вариант, но он придется по вкусу лишь малому числу жителей Догмы. Ведь если убийцей окажется тот чистейший светлый человечек, на которого они бы никогда в жизни не подумали, многим придется покинуть…

В дверь постучались. Писательские красивые речи оборвались на полуслове. Нил быстро встал с дивана, отложил сигару, извинился перед нами и вышел из дома, оставив входную дверь открытой. Судя по всему, стучавший человек отошел на какое-то расстояние или же, шутки ради, и вовсе скрылся. А спустя несколько секунд у меня внезапно напрочь заложило уши, затем последовал какой-то непонятный удар или гром, словно произошло землетрясение, причем минимум восьмибалльное. Больше не помню ничего.

Я очнулся на полу. Кажется, Марк лил на меня холодную воду из графина. Его лицо раздваивалось, было нечетким, будто я смотрел на него после чудовищной пьянки или сильного удара по голове. Я видел, как губы Марка что-то мне кричат, но двоилось всё – и эти губы, и его глаза, и нос. Ни одного слова, сказанного им в тот момент, я не услышал – снова провалился в забытье…

Это был взрыв. Взрыв самой обыкновенной гранаты. Выдергиваешь чеку и отсчитываешь восемь секунд…

Глава восьмая. Кто же ты, убийца?

Я пришел в себя в больничной палате. Единственным человеком, помимо меня, в ней был Марк. Сидел рядом с кроватью на стуле.

– Ну что, очухался? – улыбнулся он, когда я разлепил веки. – Говорят, у тебя сотрясение мозга. А ты еще просил меня взять тебя с собой на стрельбище. Да куда там, один раз выстрелишь и упадешь без сознания, дружище.

– Что произошло?

– Даже не знаю, с чего начать. – Марк помолчал, собираясь с мыслями. – Домиан, в общем, вляпались мы с тобой в дерьмо. И писатель скорее всего не выкарабкается… Когда он вышел на улицу, кто-то бросил в него гранату. Ему оторвало руку по локоть, если придет в себя, будет до конца своих дней носить протез. Однако хуже всего, что может и не прийти – один осколок попал ему прямо под сердце, еще несколько в ногу и живот. Ну и часть правого уха снесло. Операцию уже провели, но шансы на жизнь у Бертона практически равны нулю. Если только надеяться на чудо. Вот так, сидели курили, пили, обсуждали особенности разведения крокодилов, а в это время убийца, похоже, стоял у двери и подслушивал наш разговор. Не нравится мне здесь, Домми, хотелось бы навсегда покинуть эту чертову Догму и больше никогда сюда не возвращаться. Давно уже не было так паршиво на душе, как сейчас.

Я приподнялся на локте, голова отозвалась болью, несильно, но неприятно.

– Нил так и не назвал имя предполагаемого убийцы, – сказал я. – Возможно, если бы не этот вопрос, ничего бы не произошло.

– Странно. Ведь ответ на него не подразумевал ничего, кроме фантазии Бертона, никаких доказательств за этим не стояло. Однако ж… Теперь ты понимаешь, малыш, что значит быть полицейским? Это не просто достать значок, ткнуть его в лицо, когда понадобится, и чувствовать себя Робин Гудом. Может, как раз сейчас ты для себя и поймешь, нужно ли тебе все то, что я называю своей жизнью уже двенадцать лет. И я вполне пойму, если ты выйдешь из больницы, сядешь на любой автобус, который едет до более или менее крупного города, а оттуда отправишься домой. К себе домой. Это твое полное право. Я-то останусь, чертов долг.

– Никуда я не уеду, Марк. Хотя ты и прав, кажется, я только теперь и понял…

– Смотри сам. Я не обижусь, если вдруг надумаешь.

– Не надумаю. Мы приехали вместе и уедем вместе. Тема закрыта!

– Хорошо. Как себя чувствуешь сейчас? Идем выписываться, или пока поваляешься?

Я сел. В ушах еще немного гудело, звенело, но уже не критично. Я прекрасно слышал Марка, чувствовал себя абсолютно нормально, не считая легкой головной боли.

– Пойдем.

Выписали практически мгновенно. Судя по всему, никто меня здесь держать не собирался, даже если бы я сказал, что чувствую себя не очень.

– Марк, ты-то как остался цел и невредим после такого удара? Я, когда приходил в сознание, чувствовал, что ты меня водой поливаешь и вроде что-то кричишь.

– Я же не впервые присутствую при взрыве, Домиан. Когда учился в полицейской академии, наши преподаватели на учебном поле выдергивали чеку, а мы всем взводом падали на землю, уткнувшись носом в песок, закрывали уши и ждали ударную волну. Если граната взрывается близко, уши закладывает всем и всегда. Так что едва я почувствовал эту характерную вибрацию, еще до волны, инстинктивно упал на пол и закрыл уши руками. Но ты остался сидеть на диване и потерял сознание. А могло ведь и барабанные перепонки повредить, если бы гранату бросили в дом; да и осколком бы хорошенько зацепило…

– Нам повезло, что она взорвалась на улице.

– Нам да, а вот писателю не очень. Я заходил к нему, и… в общем, это уже не тот красавец брюнет, каким мы его видели в последний раз.

– Что будем делать? Опросим