на верёвке, он потерял счёт времени, не ведая, сколько его минуло.

Басманов сглотнул, прикрывая очи, которые он держал открытыми насилу. Голова гудела, и руки кололо морозом от малокровия. Холодный пол обдавало тихое сиплое дыхание Фёдора. Он приоткрыл глаза, что сильно горели болью. Малюта же издевательски бездействовал, держа удавку в руке.

– Убей. Прошу, – едва подал голос Басманов.

– Ась? – вопрошал Малюта, подаваясь вперёд и наклоняясь к истерзанному телу.

«Любая царская расправа будет стоить того», – думалось Скуратову, покуда Басманов взмолился второй раз.

– Убей. Прошу, – шептал Фёдор.

Скуратов глубоко вздохнул. Оберни Малюта время вспять, много бы раньше дерзнул. Малюта глубоко вздохнул.

– Проси ещё, – едва слышно бормотал Скуратов.

– Убей. Прошу, – молвил Фёдор, и Малюта подивился, если не ужаснулся его твёрдости.

– Вот так, значится? – молвил Скуратов, чуть отпрянув назад. – Без покаяния?

Фёдор закрыл отяжелевшие веки, не в силах держаться боле. Из последних сил раздалось тихое и неразборчивое ругательство.

– Крепись, Басманов, – Малюта напоследок пнул тяжёлым сапогом в плечо узника, – предстоит ещё последняя исповедь.

Тяжёлые шаги стихали, и Фёдор приоткрыл глаза. Он переводил дух и силился цепляться за последние частички уцелевшего рассудка. Всё шло кувырком, и несколько мгновений Басманов метался взглядом, пущай и воротить взор не мог без боли. Насилу сглотнув горькую кровь, Фёдор что-то выискивал в кромешной тьме. Слабый взор не мог разглядеть ни черта. Басманов отчаянно попытался пошевелить рукой, и с первым же шевелением кисти его окатила беспощадная волна. Будь у него чуть больше сил, он бы заорал во всё горло, но издал лишь сдавленный хрип.

Сводящая с ума боль не так жутко пробила его, как уходящий слабый свет из коридора. Не то чтобы одинокий факел давал много света, напротив – его пламя едва-едва пробивалось сквозь густой мрак. И единственный свет был утрачен. Камера погрузилась в абсолютный мрак. Последнее, что успел приметить Фёдор своими ослабшими глазами, – тень, ставшую на пороге.

* * *

– Где Басмановы? – вопрошал Иоанн, спешившись.

Он опирался рукой о шею Грома, ибо ноги дрожали в утомлении после лютой скачки.

– Мертвы, – с поклоном через боль ответил Малюта.

Царь замер, впившись кулаком за гриву коня. Сердце Иоанна издало последний стук, и затем что-то навеки оборвалось. Невыносимая пустота обрушилась разом, сметя всё. Пущай сердце и оставалось живым, да в каком-то кощунственном и насмешливом смысле. Всё слышалось иначе, будто бы каждый шорох этой проклятой слишком длинной ночи продирался сквозь толщу воды.

Грянул холодный порыв ветра, и будто бы лишь сейчас владыка внял, как холодна нынче зима. Долгий путь наконец был окончен, ибо боле идти было попросту некуда. Иоанн сам не слышал и не внимал собственному рассудку, когда отдал приказ опричнику явить ему тела.

Малюта покорно поклонился и повёл государя в темницу. До погребения тело было снесено из палаты в подвальный холод. В слепом и отрешённом забвении Иоанн предстал подле гроба, сбитого на скорую руку. Всё казалось невзаправду.

Тихая мгла расстилалась по коридорам холодного подвала. Трупный отёк не спешил приступаться, и посему было лишь страшнее узреть, что в гробу точно Алексей. Иоанн не мог отвести взгляда от раны. Именно от одного, рокового удара. Мельком царь приметил порезы, нанесённые будто бы случайно али попросту неумело.

Но страшный удар в сердце, нанесённый будто бы снизу, нашёптывал царю истинный ужас. Иоанн сглотнул, внимая тому призрачному и безбожному голосу, который твердил, что сей единый и верный удар мог нанести лишь кровный сродник, не иначе.

Много заговоров и много резни вершилось на веку Иоанна. Помнил он, сызмальства помнил тела, растерзанные в кровавой перепалке. То были раны по всему телу, ибо каждый прикладывал лепту свою, чтобы повязаться кровью в едином преступлении. А нынче один, верный и милосердный удар.

Всё прекратилось слишком резко. И мысль всякая смолкла. Иоанн отвёл взгляд от покойника, отойдя прочь. Малюта было поглядел на иную камеру с запертой наглухо дверью.

– Нет, – отозвался Иоанн.

Владыка не мог поверить, что мог узреть тело Алексея, но боле – выше его сил. Скуратов с поклоном внял царской воле. Прежде чем покинуть подвал, Иоанн уставился на Скуратова пустым взором.

– Спасибо, добрый мой Малюта, что сделал это заместо меня.

* * *

Это была очень длинная ночь. Иоанн стоял на коленях перед святыми образами. Молился ли владыка – ему самому не было ведомо. Но боле обращаться было не к кому, кроме безжалостно безмолвных образов, благословляющих всякое начинание.

Церковь принимала Иоанна, как принимает всякого грешника, но холодные стены не приносили ни утешения, ни смирения. Даже бесы отступились, и лукавые тени мерно дрожали от слабого света свечей, и никакая душа, ни живая ни мёртвая, не снизошла к Иоанну в ту беспробудную ночь. И так длилось столько, что Иоанн уже отчаялся ждать, когда уже небосвод в высоких окнах поддастся ранним сумеркам. Ведь даже зимние северные ночи когда-то должны смениться рассветом, но не в сей раз.

Иоанн чувствовал, как блаженное и желанное беспамятство сражает его. Всё стихло.

Владыка предался укутывающему небытию, пав на голом холодном полу, и будь на то его собственная воля – не пробуждался бы.

* * *

Малюта предстал пред своим владыкой. Иоанн сидел на троне, и будто бы силы окончательно покинули царя. Его руки, унизанные тяжёлыми золотыми перстнями с кровавыми камнями, безвольно лежали на подлокотниках. Царские очи казались ужасающе пустыми и бесстрастными. Этот нечеловеческий холодный и беспощадный взгляд пронзил Малюту насквозь.

– Что же сделалось? – вопрошал Иоанн, и речь его была медленной и тягучей.

Скуратов поклонился.

– Токмо сын признал, кудой вы едете, сделался сам не свой, – доложил Малюта, – Данилыч, Царствие ему, – Малюта перекрестился, – решился было потолковать с отпрыском с глазу на глаз. Видать, они повздорили о чём – нынче уж не сыскать. Да, видать, повздорили славно… Кто ж мог подумать, да что б…

Скуратов смолк, украдкой глядя на царя. Та непоколебимая отстранённость в царском взоре покоробила даже Григория. Опричник сглотнул, видя пред собой бездушное величие, нежели человека из плоти и крови. Иоанн с ужасающим равнодушием внимал своему слуге.

– На сей раз мы не поспели, – коротко молвил Скуратов.

Иоанн едва заметно развёл руками и глубоко вздохнул, постукивая пальцами по подлокотнику.

– Отец Филипп убиен, – молвил владыка.

Скуратов перекрестился, выдержав на себе государев взор.

– Ты боле всех того жаждал, Гриш, – протянул Иоанн.

Голос царя переменился нынче, и сейчас Малюта заверился – и впрямь голос стал ниже, жёстче, а речь сделалась медленнее.

– Раз шесть испрашивал у меня расправы над старцем? – вопрошал Иоанн.

– Али не больше, – согласно