Иоанн оскалился в усмешке, дивившись дерзости опричника.

– И Фёдору было ведомо об том, – добавил Скуратов.

От этого имени Иоанн стиснул зубы до скрипа, поднялся с трона.

* * *

Старая кровь въелась чернотой в сталь. Иоанн глядел на клинок, пытаясь разуметь, что за тварь он прибил там, у ворот монастыря. Кругом всё безмолвствовало. В печи не трещали поленья, холодные сквозняки отставили свою беготню по коридорам, притихли. Чёрные пятна упрямо и безмолвно покрывали лезвие.

«Меч разил дух же, не плоть…»

Иоанн закрыл глаза, проваливаясь в глубокую унылую бездну. Сквозь толщу забвения он с трудом различал дни, летевшие одним тяжёлым кубарем. Неповоротливая горькая память блуждала, будто сквозь топи. Иоанн не различал дней. И не хотел бы. На кой чёрт? Али есть нужда отсчитать сорок дней? Быть может, тогда милосердие Господне пошлет ежели не радость, то покой растерзанной душе?

Слишком много молитв глухо канули в небытие. Иоанн внял, что был отвергнут Господом уже давно, много лет назад, но отчего-то нынче это горькое напоминание подло въелось в окаменевшее сердце. Чем нынче жило сердце Иоанна – и самому владыке было неведомо. Такого оглушительного отчаяния он не знал давно. Быть может, попросту не помнил.

Время, пущай государь и не вёл ему счёту, погрузило в отрешённость. Царь пялился на эти пятна, не ведая, играет ли с ним очередную жестокую шутку лукавый.

«Кого я убил?» – вопрошал Иоанн, пусто и безнадёжно.

Было бы странно, коли и впрямь был бы тому ответ. Ни живые, ни мёртвые больше не занимали его рассудок. Всё смолкло.

* * *

С Новгородом было покончено. Навек. Иоанн воротился в Москву.

Это была холодная весна. Самая холодная на его памяти. Снега будто больше не страшились солнечного жара и с присущим северу упорством грузились по земле тяжёлым ковром. Небо оставалось непробудно серым. Тоскливо тянулись дни, и небосвод то темнел, то мрачнел, но толку не было никакого. Рощи поздно и стыдливо показывали первые почки, и те отмерзали, ибо открылись раньше, нежели ласковое солнце было готово их принять.

Иоанн брёл по крепостной стене Московского Кремля, вдыхая холодный воздух. Он повёл головой, слыша разборку-перепалку. Неспешный шаг владыки направился в ту сторону, и сердце замерло. Картина, давно забытая, вновь предстала пред ним. Непокорная буйная лошадь била ногами воздух, покуда бесполезные конюшие пытались хотя бы ухватиться за узду. С горькой и жестокой насмешкой Иоанн взирал на это, и в мгновение облака будто бы медленно светлели.

Владыка поддался обману, видя, как резвая фигура легко и бесстрашно подступилась прямо к лошади, и животное уняло всякую спесь. Прежде чем растаять в воздухе, образ единожды обернулся через плечо, показав свой лик, но Иоанн и без того легко угадал, кто явился на сей раз.

Иоанн сильнее взялся за посох и пошёл прочь. На лестнице царь разминулся с Малютой да Морозовым – нынче они сделались первыми боярами. Опричники отдали поклон.

– Готовить костры, – повелел Иоанн, не сбавляя ходу и не останавливаясь ни на мгновение.

Едва владыка стремительно взмыл по лестнице, Морозов выждал ещё малость.

– Кого ж нынче казним? – вопрошал Михаил.

– Аль есть разница? – ухмыльнувшись, ответил Скуратов.

* * *

Сокольники уж были наперёд извещены, что с самого утра владыка боле нелюдим и злобен. И всяко, какой им выбор? Когда гордый сокол впивался когтями в руку царскую, не сводил владыка взора своего, а взор тот был чёрен, едва ли человеческий. Пустые глазницы горели самим адом. Искры яростного гнева пылали, точно в сыром мраке тлели угольки жаровен.

– Научены птицы? – вопрошал владыка, вглядываясь в острые пики, очерченные на перьях.

– Научены, царь-батюшка, – отвечал сокольник, исходя холодным потом.

– Вели ему не возвращаться, – приказал владыка, – коли воротится – своей рукой и убью.

Покуда стоял сокольник замерев, Иоанн резко взмахнул рукой. Расправила птица крылья да взмыла в небо стремительной стрелой. С прищуром владыка заслонялся рукой от бледного солнца.

* * *

Иоанн опустился в глубокое кресло, и мрачные думы жадно набросились на его праздный рассудок. Снедаемый давними и новыми ужасами, государь поднял тяжёлый взгляд на царское ложе, а боле всего – на сутулую фигуру, что сидела на краю. Она повела голову, пробудив в душе Иоанна не только неистовый ужас, но и удушливый гнев. Призрак улыбался дрожащими губами и медленно поднял руку, указывая как бы на своё ухо, но всё же куда-то мимо. За окном вновь послышалось лошадиное ржание.

– Я один слышу тот вопль? – вопрошал неровным шёпотом дух.

– Кобыла? – сипло усмехнулся Иоанн сей жестокости, потирая переносицу. – От что тебя волнует, мразь.

Фёдор не отводил леденящего взора от владыки. Царь же, стиснув зубы, оскалился. Иоанн выудил чистый лист, обмакнул перо, едва не сломив его, и принялся складывать указ.

* * *

Василий Сицкий со вдовствующей дочерью и малолетним Петром явились в Москву. Они предстали пред великим владыкой. Василия рынды не пускали ступать дальше, но вдову басманову с чадом Иоанн призвал к себе жестом. Варвара пала на колени, поцеловала царский перстень, равно как и малолетний, но уж разумный Пётр. Как раз чадо занимало Иоанна премного. Царь улыбался, заглядывая в очи мальчишки.

– Славного породила же, – молвил Иоанн, потрепав мальчишку по голове.

Пётр оглянулся на мать, и та едва сдержала свой порыв, когда государь одной рукой приподнял её чадо и посадил себе на колено.

– Добрый государь, – сглотнув в страхе и трепете, Варвара поклонилась.

Иоанну же не было никакого дела до её докучливого раболепства. Чем больше владыка глядел на черноволосого мальчонку, на белую его кожу и ясные глаза, бесстыже раскосые, тем боле дух владыки свирепел.

– Твой батюшка, – с тихим придыханием молвил владыка, оправляя волосы мальчонки, – смелым был. Много-много смелее прочих.

– Милосердный владыка, – уж взмолилась Варвара, слыша ту стылую жуть в гласе царском, но единый взгляд государя пресёк этот жалкий лепет, и она смолкла.

– До того смелым был, – продолжил царь, и на устах его затевалась оскалистая ухмылка, – что ничего не страшился во всём белом свете. Даже меня не страшился. Вот то-то его и сгубило.

Иоанн грубо столкнул Петра прочь, и мать обняла своё дитя. Её пылкие объятия лишь больше передали ту дрожь, коей исполнилась Варвара. Иоанн поднялся с трона, протягивая руку пред собой. Его будто бы ослепший взор окинул палату.

– Его сгубило и всех вас, – молвил царь, осеняя Сицких крестным знамением.

* * *

«А ты думал, у меня нету на тебя управы, пёс?» – вздыхал Иоанн, откидывая тяжёлую голову назад.

Дни мерно сменяли друг друга, вновь и вновь.