— Я на стороне жизни. А ты?

— Я тоже. В частности — я за то, чтобы сохранить жизнь тем ученым и техникам, которые находятся сейчас в Черном Кристалле, в Центре. Если ты не хочешь дать мне связь…

— Совершенно исключено.

— …то хотя бы пошли войска, чтобы защитить Центр, его людей от самосуда.

— То есть откровенно выступить на их стороне? Нет, милый друг, ни в коем случае.

— Послушай. Но ведь новое правительство, судя по тому, что знаю я — да и ты, наверное, тоже — ни в коем случае не будет демократическим…

— А меня это не очень шокирует. Армии легче жить с правительством не совершенно демократическим, потому, может быть, что сама она совершенно демократической организацией никогда не будет — не может быть по сути своей.

— Значит — пусть гибнут люди? Но ведь это даже не ваши подданные, полковник! И если те державы, чьими гражданами эти ученые являются, захотят обеспечить их безопасность — так это называется в наши времена… — долго ли сможет твоя армия противостоять рейнджерам? И что от нее потом останется?

— Ну, — сказал полковник, помолчав, — международных осложнений мы вовсе не желаем…

— Так защитите людей!

— Понимаешь ли, мы не можем сделать это открыто. Не говорю уже о том, что я не командующий армией, и если отдам такой приказ моим солдатам — завтра же меня здесь может не оказаться. Правительства нет, но генералы живы и находятся на своих местах. А что военного министра нет — так он все равно был штатским, и интересы армии не впитал с молоком матери. Но, в конце концов, почему этих людей надо защищать? Я знаю Центр: Черный Кристалл — с точки зрения его обороны — вовсе неплохая крепость, там полно людей, способных носить оружие…

— Беда в том, что им нечего носить! Хоть поделись оружием, если ты не согласен ни на что другое!

— Ты с ума сошел! Оружие — это армейское имущество, и я не имею никакого права… Это было бы просто преступлением!

Минуту-другую они помолчали.

— М-да, — пробормотал затем полковник. — Рейнджеры… Нет-нет, я не вправе дать ни одного автомата, ни одного патрона. Трудно даже сказать, какой шум поднялся бы, а ведь у нас сейчас обстановка тоже напряженная, ты не представляешь, как тяжело поддерживать несение службы на должном уровне… Да вот, зачем далеко искать: пригнали, ты уже слышал, машину с оружием, отнятым у хулиганов — там и автоматы, и патроны, и карабины, — и даже не потрудились загнать в гараж, машина так и стоит неразгруженной, даже не в расположении, а за забором… И вот уверен: если бы кто-нибудь сел в нее и поехал — разгильдяи на проходной даже не почесались бы… Нет, события, безусловно, влияют и на нас, на дисциплину, на воинский порядок… Понял?

— Так точно, — ответил Гектор бодро.

— Разгильдяи, говорю тебе, разгильдяи! Уверен даже, что ключ из зажигания никто не позаботился вынуть… Вот я обожду еще с полчасика — и специально пойду, проверю, стоит ли она еще там — вдоль забора направо…

— Боюсь, — сказал Гектор, — что мне придется покинуть тебя еще до этого.

— Кажется, ты прав: час уже истек, у меня тут неотложные дела… Жаль, что не получилось посидеть по-настоящему, но погоди вот, уладится все, успокоится как-то — тоща уж…

— Непременно, — подтвердил журналист. — Только тогда меню выберу я, а то от этого твоего в глотке першит…

Полковник развел руками и проводил Гектора до двери. Дальше все шло в обратном порядке: адъютант проводил его до подъезда, там уже ожидал разводящий; в его сопровождении Гектор беспрепятственно вышел за пределы расположения, постоял минутку, размышляя, рассеяно свернул вправо. Часовой изо всех сил смотрел в противоположную сторону. Грузовик стоял, и ключ на самом деле был в замке зажигания. Гектор усмехнулся. Сел. Мотор включился сразу. Гектор глянул в зеркальце. Часовой по-прежнему глядел влево, хотя ничего особенно интересного там не происходило. Гектор набрал скорость. Все было тихо. Дорогу он знал. Груз негромко позвякивал в закрытом брезентом кузове.

«Ну, что же, — подумал Гектор, — и такой клок шерсти пригодится, и на том спасибо. Но теперь предстоит еще уговорить профессоров стрелять, боюсь, это окажется еще труднее…»

Граве начал медленно сбрасывать газ. Расстояние между машинами сокращалось. Милов прищурил глаз. Потом широко раскрыл оба. Что там такое? Флаг? Нет не флаг…

Водитель машины-преследователя на ходу опустил стекло и высунул руку, в которой что-то яркое, цветастое, билось, извивалось на ветру. Милов вгляделся — и ударило в виски, мурашки побежали по спине. Ах ты… Ах, ты!

— Еще чуть медленнее!

«Сверну шею, — подумал он. — И уж что-нибудь поломаю наверняка. Но выбирать не приходится. Тряхнем стариной… Нет, никому другому это не пришло бы в голову — значит…»

— Граве, поближе к обочине!

— Это еще зачем?

— Солнце бьет в глаза — от его стекла…

— Ладно.

Милов опустил левую руку, нашарил ручку. Машина шла совсем рядом с травянистой обочиной.

— Ну, что же вы? Огонь!!

— Слушаюсь, господин ефрейтор, — ответил Милов и левой рукой рванул ручку дверцы.

Он вывалился спиной вперед, сгруппировавшись на лету. Автомат он не удержал, и оружие лязгнуло по асфальту, но не выстрелило — предохранитель не подвел. Боль ударила, казалось, сразу со всех сторон, рванула, вонзилась… «Кажется, жив еще», — успел подумать Милов, клубком катясь по траве. Рядом взвизгнули тормоза. Линкольн-континенталь, низкий, длинный, как летний день, остановился рядом. Правая дверца распахнулась.

— Дан, вы живы? Дан! Чему вы смеетесь!

— Ева! Ева, сумасшедшая вы женщина…

Он с трудом, как бы по частям, поднялся. Граве был уже далеко, машина его все уменьшалась, превращалась в точку. Автомат валялся на шоссе, сзади, шагах в тридцати.

— Ева, милая, задний ход — подберем игрушку…

— Я развернусь.

— Потеря времени. Надо настичь его!

Ева все еще сжимала в пальцах нелепый галстук Милова.

— Не спрашивайте, Ева, некогда — объясню по дороге…

Он подхватил автомат, перегнувшись с сиденья, захлопнул дверцу. Кости, кажется, в порядке. «Жива, — подумал он, — жива, как ей удалось?»

— Ева, как вы спаслись?

— От чего, Дан?

— Граве говорил…

— Граве? Он заходил, разговаривал с Лестером. Ко мне только заглянул мимоходом — сказал, что хочет разыскать вас, я объяснила, что вы постараетесь попасть в Центр.

«Выдумал? — пытался сообразить Милов. — Нет, он же сумасшедший — ему хотелось убить ее, но он не решился, конечно, — а потом поверил, что так и сделал… А может, и остальное — фантазия? И в машине у