обязан соблюдать "таинства достойного рыцарства и древний обычай благородных воинов, защищавших справедливость, вдов, сирот и бедняков". Но он был первым, кто признал, что на практике рыцарство мало способствовало смягчению ведения войны. Черный принц, Бертран дю Геклен, Генрих V и сэр Джон Толбот были воплощением рыцарства в глазах всей Европы, но их кампании были одними из самых жестоких за всю войну. "Это их обычай, грабить, разбойничать и убивать, — бесстрастно заметил парижский хронист, — они называют это законами и обычаями войны". Современники не увидели бы в этом никакого противоречия. Война была стремлением к справедливости. Расправа с теми, кто отказывался признать справедливость притязаний государя, была нормальным явлением войны. Как только знамена были развернуты, выкуп или смерть становились выбором пленителя, а не правом пленника. Что касается некомбатантов, то законы войны не предоставляли им никакой защиты, за исключением теоретической защиты духовенства, паломников, послов и герольдов. Оноре Бове признавал, что уничтожение средств существования страны является законным средством ведения войны. На практике же, по его мнению, "человек, не умеющий поджигать деревни, грабить церкви, попирать их права и сажать в тюрьму священников, не годится для ведения войны"[1094].

Стремление к соблюдению чести имело значение для людей благородного происхождения, отправлявшихся на войну, как англичан, так и французов. Оно лежало в основе кодекса правил обращения с пленными и способствовало дисциплине в армиях и чувству солидарности, которое являлось основой духа сражающихся мужчин. Оно способствовало развитию военных навыков, особенно езде на лошади и обращению с оружием. Оно побуждало их к подвигам удивительной, а порой и бессмысленной храбрости. Бегство с поля боя прямо запрещалось уставами одних рыцарских орденов и неявно — других. Сэр Джон Фастольф подвергся резкой критике за бегство с поля боя при Пате, принц Оранский был опозорен за то же самое при Антоне, а сэр Льюис Робесар был поставлен в пример за безнадежную стойкость, стоившую ему жизни при Конти. В остальном, однако, вклад рыцарства в военную жизнь был чисто декоративным. Оно стало частью нравов владетельных дворов, где куртуазность высоко ценилась и хорошо вознаграждалась. В эпоху создания профессиональных армий и кодексов военной дисциплины практическая значимость аристократических правил поведения стала снижаться. Жан Фруассар, писавший в конце XIV века, намекнул на это, заметив, что старые идеалы рыцарства на войне все еще соблюдаются дворянами, но не теми людьми низкого происхождения, которые теперь заполняют ряды армий. Полвека спустя Уильям Вустер сказал примерно то же самое. Дворяне, по его мнению, "по природе своей добросердечны" и проблема состояла в том, что, за исключением командного звена, войну вели уже не дворяне, а профессионалы[1095].

В XV веке вся Европа была раздираема войной: гражданские войны, региональные и международные конфликты, организованный бандитизм. Образы и ценности войны определяли мировоззрение людей в такой степени, которую сегодня трудно себе представить. В зоне военных действий люди жили под постоянной угрозой внезапной смерти и разрушения всего, что их окружало. Жизнь горожан обрамляли укрепленные и охраняемые ворота, стены и сторожевые посты, сельских жителей — башни приходских церквей и гарнизонные замки, расположенные вблизи их полей, где они укрывались, когда церковные колокола оповещали о приближении солдат. Книжные шкафы грамотных обывателей были заполнены трактатами о рыцарстве, военном искусстве и истории войны. Они читали романтическую беллетристику, прославляющую войну, — от артурианской легенды о сэре Гавейне и других мифических героях до реальной жизни героя романа Le Jouvencel, написанного, по словам его автора, "во славу Божью и в назидание воинам". Сцены сражений были основным элементом миниатюр в манускриптах и на стенах церквей, на гобеленах и витражах. В Италии конные статуи закованных в броню воинов впервые появлялись в публичных местах со времен крушения римского мира. В церквях по всей Англии (а в свое время и во Франции) внушительные мраморные и алебастровые гробницы и инкрустированные латунные пластины знати и дворянства подчеркивали статус умерших, изображая их в полном доспехе, а напыщенные надписи сообщали о их боевых подвигах. Сэр Джон Кресси, умерший в 1445 г., на своей гробнице в Додфорде (Нортгемптоншир) объявлен капитаном Лизье, Орбека и Пон-л'Эвек, после чего последовал за Мэтью Гофом в Лотарингию и там погиб. В церкви в Тайдсуэлле на гробнице дербиширского рыцаря сэра Сэмпсона Меверелла высечены слова, рассказывающие о том, что он провел годы на службе у великого графа Солсбери и сражался в одиннадцати "великих битвах" во времена герцога Бедфорда. Сэр Томас Хангерфорд, возможно, участвовал в войне в молодости, но в зрелые годы он был администратором и управляющим поместьем, который никогда не брал в руки оружия. Однако после его смерти в 1397 г. его более знаменитый сын похоронил его в часовне замка Фарли в гробнице с надгробным изваянием в полном вооружении, под настенной картиной со Святым Георгием, убивающим дракона, и изображением его головы в шлеме в витраже[1096].

* * *

Война создала государство, а государство создало нацию. Франция была монархией с сильными авторитарными устремлениями, всепроникающей бюрократией и мощной центральной судебной системой. Но в отличие от Англии она была раздроблена на регионы с юридическими, языковыми и экономическими, различиями которые на протяжении многих лет препятствовали попыткам королей распространить свою власть на все королевство. Кризисы, вызванные длительной войной с Англией, ослабили эти барьеры и привели к появлению более могущественного государства.

Решающим испытанием стали налоги. К концу XIII века большинство западноевропейских государств переросло стесненные рамки феодальных обязательств, на которых когда-то основывалось комплектование армий. Правительства формировали крупные и все более профессиональные армии, солдаты которых получали денежное жалованье. В результате стоимость войны росла в геометрической прогрессии. Требовалась соответствующая система государственного финансирования, основанная на надежных и предсказуемых налоговых поступлениях. В эпоху позднего Средневековья была разработана сложная теория королевского суверенитета, созданная в основном юристами-цивилистами и канониками, но ставшая общепринятой для многих людей, никогда не читавших книг по праву. Король был обязан действовать в интересах общего блага и объявлять чрезвычайное положение, если под угрозой оказывалось коллективное благосостояние подданных. В этом случае права собственности подданных должны были уступать коллективным потребностям общества, и король имеет право взимать налоги. Авторитарные последствия этого принципа сдерживались общепринятыми представлениями о легитимности. Все соглашались с тем, что король не может вести себя как тиран, и что характерной чертой тирании является произвол одного человека. "Что может быть более невыносимым, — спрашивал Жан Жерсон, наиболее авторитетный философ своего времени, — чем то, что мнение одного человека произвольно определяет направление государственных дел?" Таким образом, право короля на взимание налогов подчинялось другому принципу, который канонисты заимствовали из римского права. То, что касается всех, должно быть одобрено всеми (Quod omnes tangit ab omnibus approbetur). Филипп де Коммин не был юристом,