интересами бросили вызов монархии Валуа. В обоих случаях монархия выступала в роли агента по восстановлению страны. Короли были священными существами, помазанниками Божьими, историческими столпами Церкви, объединяющей силой, глубоко отождествленной с землей и народом Франции. Это были древние идеи, но до XV века они не находили отклика за пределами административной и церковной элиты, связанной с монархом. Их выживание и проникновение в широкие слои населения стало ответом на внешние угрозы: вызов легитимности королевской династии после убийства Иоанна Бесстрашного, разрыв связи короля и страны в результате попытки утверждения иностранной династии, перспектива расчленения национальной территории герцогом Бедфордом и ужасающий уровень организованного насилия, от которого страдала большая часть страны. Зарождающееся чувство национальной солидарности в конечном итоге позволило Карлу VII преодолеть эти угрозы. Без этого он не смог бы вводить ордонансами тальи во всех регионах королевства, в том числе и в тех, которые находились вдали от зоны боевых действий.

С мифами о сакральной королевской власти тесно связано представление о происхождении французского народа от мифических общих предков и общей преданности непрерывной династии королей, уходящей в далекое прошлое. Кристина Пизанская считала, что короли Франции происходят по прямой линии от Хлодвига, и начала свой панегирик Карлу V, обращаясь к "памяти о благородном роде благородных королей Франции, от которых он произошел". Выступая перед Генеральными Штатами в Туре в 1484 г., канцлер Карла VIII вновь изложил доктрину французской монархии, сформировавшуюся в ходе войн. Рассматривая идеализированную версию истории Франции, начиная с ее мифического основания троянцами, он заявил, что Франция обязана своим существованием как нация преемственности королевской династии и солидарности французов, объединенных общей преданностью королевской семье и общим сознанием героического прошлого. Записанные высказывания Жанны д'Арк свидетельствуют о возвышенном, почти мистическом представлении о Франции, отождествляющем нацию с династией, которая, по ее мнению, правила ею по милости Божьей с незапамятных времен. Какие сложные смысловые пласты скрывались за словами Жанны, обращенными к Карлу VII во время их первой встречи в Шиноне: "Вы — истинный наследник Франции"[1104].

Карл VII был правителем, который очень трепетно относился к своему имиджу. Поэт, дипломат и иногда королевский секретарь Ален Шартье, официальный историограф Жан Шартье из Сен-Дени, объективный хронист Жиль ле Бувье Берри гербовый король Франции, многословный и дидактичный юрист-епископ Жан Жувенель дез Юрсен, историк и пропагандист Ноэль де Фрибуа — все они были королевскими чиновниками. Другие, как например, страстный англофоб норманнский писатель Роберт Блондель, хотя и не работали на короля, но активно ему покровительствовали. Все они, каждый по-своему, рассказывали одну и ту же историю: залеченные раны гражданских войн, примирение французов, преодоление трудностей и осуществление национальной идеи по воле божественного провидения под руководством короля. Произведения этих людей читал ограниченный круг культурных чиновников, клириков и дворян. Но их убеждения могли быть донесены до широкой аудитории и другими способами. Король был на виду. Он много путешествовал с огромной свитой, состоящей из придворных, герольдов, трубачей и менестрелей. Он отмечал свое прибытие грандиозными въездами в города своего королевства. О важных событиях он сообщал в циркулярах, которые рассылались по всем главным городам, обнесенным стенами, и зачитывались на углах улиц глашатаями, сержантами и герольдами. В тревожные времена он заказывал публичные шествия, а в дни побед — еще больше. Под видом публичных богослужений скрывались торжества, посвященные самой монархии. Ежегодное празднование завоевания Нормандии, отмечавшееся по королевскому указу во всех соборах Франции в годовщину сдачи Шербура, стало называться "праздником короля". По всей Франции этот праздник регулярно отмечался до конца столетия, а в некоторых местах и долгое время после него. Все это усиливали проповеди в приходских церквях, странствующие жонглеры, исполнявшие свои произведения на улице, и публичные театральные постановки в таких городах, как Орлеан и Компьень, в память о пережитых осадах[1105].

* * *

Когда в начале 1480-х годов Уильям Кекстон перевел и опубликовал Book of the Ordre of Chyvalry (Книга о рыцарском ордене) испанского провидца Раймонда Луллия, он добавил к ней собственный эпилог. Это было элегическое сетование на упадок Англии как военной державы.

О рыцари Англии, где же обычаи и обыкновения благородного рыцарства, которые были в те времена? Что вы теперь делаете, кроме как ходите в бани и играете в кости? И некоторые, не будучи хорошо осведомленными, высказываются против всего рыцарского порядка. Оставьте это, оставьте это и читайте благородные книги о святом Граале, о Ланселоте, о Галахаде, о Тристане, о Перис Форесте, о Персивале, о Гавейне и многих других. Там вы увидите мужественность, учтивость и милосердие. И вглядитесь в более древние времена на благородные деяния во время завоеваний, как, например, в дни короля Ричарда Львиное Сердце, Эдуарда Первого и Третьего и его благородных сыновей, сэра Роберта Ноллеса, сэра Джона Хоквуда, сэра Джона Чандоса, сэра Уолтера Мэнни. Читайте Фруассара. И еще, посмотрите на победоносного и благородного короля Гарри Пятого и капитанов при нем, его благородных братьев, графа Солсбери-Монтегю и многих других, чьи имена блистают добродетельным благородством и деяниями, которые они совершили в честь рыцарства[1106].

Когда в октябре 1453 г. последние остатки армии сэра Джона Толбота отплыли из Бордо в Англию, современникам было далеко не ясно, что закончилась целая эпоха. Только в XIX веке, когда французский историк Жюль Мишле ввел в оборот словосочетание "Столетняя война", люди начали осознавать сущностное единство периода, начавшегося с конфискации Гиени в 1337 году и закончившегося окончательным изгнанием англичан из герцогства в 1453 году. Фраза Мишле родилась в результате ретроспективного анализа. Однако она выражает истину, что последующие войны между Англией и Францией были принципиально иными. До 1453 г. изолированность Англии была литературной выдумкой. В политическом плане Англия не была островом, когда в 1327 г. на трон взошел Эдуард III. Она была сердцем европейского государства, охватывавшего часть западной Франции. Если бы не эти владения, у английских королей не было бы причин ввязываться в континентальную войну, а у Франции не было бы интереса воевать с ними. Именно потому, что Англия была континентальной державой, Эдуард III большую часть своей взрослой жизни воевал с Францией и пытался сделать своего сына графом Фландрии; Джон Гонт вел трехлетнюю войну за корону Кастилии; Генрих V пытался стать королем Франции и почти преуспел в этом; Хамфри, герцог Глостер, пытался сделаться правителем Эно и Голландии. Именно изгнание королей Плантагенетов из их континентальных владений в конце Столетней войны превратило Англию в политический изолированный остров, впервые со времен норманнского завоевания четырьмя столетиями ранее. Как выяснил Генрих VIII, растущее после 1453 г. неравенство в богатстве и могуществе между английской и континентальными монархиями сделало возрождение прежних европейских амбиций династии нереальным. Историческое соперничество Англии