– Да?

– Ты все время уносишься мыслями прочь. – Кетриккен смотрела на меня с тревогой. Би улеглась и заснула у огня. Кто-то успел укрыть ее одеялом. – Ты по-прежнему голоден? Хочешь еще поесть?

Я опустил глаза на миску, из которой торчала ложка. Во рту еще стоял привкус мясного супа.

– Да. Да, спасибо.

– А потом тебе надо поспать. Нам всем надо поспать.

– Я покараулю первым, – вызвался Лант.

– Я с тобой, – сказала Спарк.

Я доел суп, и кто-то унес миску. Вскоре уже спал. Но прежде, пока вкус супа еще был свеж в памяти, я отдал его волку.

Незадолго до рассвета кто-то подергал меня за рукав. Я как раз работал над шершавой кожей на подушечках волчьих лап. Так странно придавать форму тому, что не можешь ни увидеть, ни пощупать. Я опустил глаза и увидел, что рядом со мной, скрестив ноги, сидит Би. Рядом с ней были аккуратно разложены чистая книга, чернильница, перо и кисточка.

– Папа, мне снилось, как я сижу рядом с тобой и ты рассказываешь мне историю своей жизни. Давай займемся этим сейчас, вряд ли у нас много лет впереди, чтобы ты мог поведать мне все.

– Да, ты рассказывала мне этот сон. – Я обвел взглядом каменоломню. – Я представлял себе это совсем не так. Думал, к тому времени мы успеем прожить долгую и хорошую жизнь, я состарюсь и не смогу больше держать перо. И вот тогда мы будем садиться у огня и говорить. Это та самая тетрадь, что я тебе дал?

– Нет. Та отправилась на дно Клерресской бухты, когда Совершенный превратился в драконов, а мы все попрыгали в воду. Это новая. Тот, кого ты зовешь Шутом, дал мне ее и еще одну, чтобы записывать сны. Дневник снов он читает и старается помочь мне лучше понять их. Но эта книга… Он объяснил, что ты должен вложить все свои воспоминания в волка, чтобы он мог превратиться в каменного волка, как Верити превратился в каменного дракона. Но если при этом ты будешь проговаривать воспоминания вслух, я смогу записать их и так сохранить в память о тебе хотя бы это.

– Что бы ты хотела услышать?

Мне было трудно не терять нить разговора. Мой волк ждал меня.

– Все. Все, что ты мог бы рассказать мне, когда я вырасту. Каково твое самое первое воспоминание?

Все, что я мог бы рассказать ей, если бы прожил дольше… Мысль пробудила новую боль. Может, это воспоминание о будущем, которого у нас уже нет? Я задумался над вопросом Би.

– Первое, что я ясно помню? У меня есть и более ранние воспоминания, но я спрятал их от себя много лет назад. – Я глубоко вздохнул. И вот я вновь прячу воспоминания. Вкладываю радости и печали в камень. – Идет дождь, и я вымок до нитки. Рука, сжимающая мою ладонь, твердая и шершавая, но незлая. Она не давала мне упасть, когда я поскальзывался на обледеневших булыжниках, но не давала мне и убежать назад, к матери.

Би обмакнула перо в чернила и стала быстро писать. Я не видел, насколько точно она записывает мои слова, и, по мере того как я отдавал свои первые воспоминания волку, мне становилось все менее важно, что именно Би пишет.

Рассвело. Я рассказал Перу и Ланту, как дойти до реки, они сходили туда и вернулись, наловив рыбы. У нас был бекон, чтобы поджарить ее на сале, и хлеб, чтобы есть его с рыбой. Я почувствовал, как силы возвращаются ко мне: мое тело наконец получило достаточно пищи, чтобы одновременно и восстанавливать то, что уничтожили черви, и позволять мне работать над камнем. Теперь я мог делать свое дело, не прерываясь, вообще не отходя от камня. Мои друзья и родные были очень добры, что заботились обо мне, и я даже сумел поблагодарить их, но чем больше я работал над волком, тем меньше все они для меня значили.

Я знал, что происходит со мной. Мне было не впервой отдавать воспоминания каменному «дракону». Много лет назад я отдал Девушке-на-драконе всю свою боль оттого, что Молли, как мне казалось, никогда не будет моей. Камень впитал боль в себя, и тогда это казалось мне облегчением. Но у этого притупления чувств была и темная сторона. Я видел, как люди топят горе в крепкой выпивке, пытаются заглушить его Дымом или травами. Утратив боль, они теряли и связь с миром. И становились менее человечными. То же происходило и со мной.

Каждый день я рассказывал истории своей маленькой дочери, одновременно вкладывая эти воспоминания в камень. Иногда она плакала, например слушая о моем заключении в темнице Регала. И когда я рассказал ей, что, когда она родилась, не мог понять, как любить такого странного младенца. Возможно, она жалела свою мать, которой достался такой туповатый муж, а возможно, себя, которой достался такой отец. Всю боль, вызванную ее слезами и этими мыслями, я тоже вложил в камень. И мне полегчало.

Иногда я смеялся, как тогда, когда вспоминал о наших с Хендсом розыгрышах, а когда дошел до того, как выучил балладу «Жертва Кроссфайер» из уст странствующего менестреля, то и пел для Би. К тому времени мы с Ночным Волком сделались так близки, что слились в единое существо, и я уже не отличал его мыслей от своих. И пересказывал вперемежку со своими и его воспоминания – как он охотился, дрался и спал у огня. Би спросила, как я познакомился с Шутом, и эта история повлекла за собой другую, а та – третью, и так далее. Множество историй о том, как моя жизнь переплеталась и повторяла его жизнь. Так многое в моей жизни было от его судьбы, а в его жизни – от моей.

Я работал, а вокруг меня наше стойбище жило своей жизнью. Пер с Лантом рыбачили и охотились, Спарк ходила за водой и заваривала травы, чтобы унять мою боль. Некоторые нарывы у меня на спине вскрылись. Мне пришлось оторваться от работы, потому что Кетриккен настояла на том, чтобы обмыть мою спину теплой водой и при помощи горсти мха вытащить из ранок крошечных клещей. Я не хотел, но она сказала: «По-твоему, будет лучше, если они сожрут тебя заживо, прежде чем ты закончишь своего волка?» – и я понял, что она говорит дело. Кетриккен работала в перчатках, а когда закончила – сожгла их.

Иногда, когда я останавливался, чтобы поесть и попить, видел печаль на их лицах. Я чувствовал себя виноватым в том, что заставляю их страдать. Мне было стыдно. И эти чувства вины и стыда становились ощущениями, которые можно было отдать волку.

Несколько дней спустя после того, как пришел Шут и его спутники, появились и другие. Они приехали на лошадях и привезли еще еды. Хлеб, сыр и вино, прежде такие будничные, теперь стали пищей, которой я мог насладиться напоследок, прежде чем отдать память о ее вкусе волку. Только вечером того дня я осознал, кто были те, новые. Я заглянул в полные печали и потрясения глаза Неттл. Круг, сопровождавший ее, поставил свои палатки на небольшом удалении от наших. Они говорили обо мне – и рядом со мной, и иногда обращаясь ко мне, но мне было трудно отвлекаться на них. Я не мог тратить впустую ни время, ни чувства.

Тем вечером Неттл принесла мне поесть – вкуснейшую лепешку, выпеченную на углях, аромат которой поднимался к звездному небу, кислые яблоки, запеченные до мягкого послевкусия, и ломоть копченой ветчины. Я ел, смакуя каждый кусок, потому что знал: все эти дивные ощущения я отдам волку. Неттл все упрашивала меня, чтобы я позволил целителю, владеющему Силой, прикоснуться к себе.