берете, берет не был мокрым от дождя, как у Николь, он предназначался для того, чтобы закрывать шрам от недавней операции на голове. Глаза, глядевшие из-под берета, засекли Дика и приблизились к нему.

– Bonjour, Docteur.

– Bonjour, Monsieur.

– Il fait beau temps.

– Oui, merveilleux.

– Vous êtes ici maintenant?

– Non, pour la journée seulement.

– Ah, bon. Alors – au revoir, Monsieur[49].

Довольный тем, что сумел выдержать контакт с незнакомцем, чудак в берете двинулся дальше. Дик продолжал ждать. Наконец по лестнице спустилась медсестра и, подойдя к нему, сказала:

– Мисс Уоррен просит извинить ее, доктор. Она хочет полежать. И ужинать она будет сегодня у себя в комнате.

Медсестра ждала ответа, почти уверенная в том, что врач сочтет поведение мисс Уоррен проявлением душевного нездоровья.

– Вот как? Понимаю. Что ж… – Он сглотнул вдруг обильно подступившую слюну и сделал глубокий вдох, чтобы успокоить сердцебиение. – Надеюсь, ей скоро станет лучше. Благодарю вас.

Дик был озадачен и раздосадован. Но по крайней мере теперь он мог считать себя свободным.

Оставив для Франца записку с извинениями, что не сможет остаться к ужину, он отправился пешком к трамвайной остановке. Однако выйдя на перрон и увидев, как закатные лучи весеннего солнца золотят рельсы и отражаются от стекол торговых автоматов, он вдруг почувствовал, что все вокруг – станция, клиника – стало пульсировать под действием неких центробежных и центростремительных сил. Ему стало не по себе, и он очень обрадовался, снова ощутив под ногами надежно твердую брусчатку цюрихской мостовой.

На следующий день он ждал вестей от Николь, но от нее не было ни слова. Забеспокоившись, не захворала ли она, он позвонил в клинику и поговорил с Францем.

– Да нет, она спускалась в столовую и вчера, и сегодня, – успокоил его Франц. – Правда, казалась немного отрешенной, витающей в облаках. Как вы расстались?

Дик попытался перепрыгнуть разверзшуюся перед ним альпийскую пропасть, разделяющую мужчину и женщину.

– Да можно сказать, до этого не дошло. По крайней мере я так думаю. Я старался держаться отстраненно, но, боюсь, ничего такого, что изменило бы ее отношение ко мне, если оно действительно было сколько-нибудь глубоким, не случилось.

Похоже, тот факт, что «удар милосердия» наносить не потребовалось, немного уязвил его.

– Судя по ее разговору с сиделкой, я склонен предположить, что она все поняла, – сказал Франц.

– Тем лучше.

– Да, вероятно, это наименее болезненный выход. Она не показалась мне излишне возбужденной – лишь немного более обычного рассеянной.

– Ну что ж, тогда все хорошо.

– Дик, вы приезжайте ко мне, и если можно, поскорее.

VIII

На протяжении последовавших нескольких недель Дик испытывал крайнее недовольство всем на свете. Начало, связанное с патологией, и принудительная развязка истории оставили отвратительный металлический привкус. Это была нечестная игра на чувствах Николь, а что, если она ударит и по его собственным чувствам? Ему необходимо было избавиться от наваждения постоянно видеть во сне, как она идет по больничному парку, помахивая соломенной шляпой с широкими полями…

Один раз он увидел ее наяву, когда проходил мимо отеля «Палас»: как раз в этот момент к вогнутому полумесяцу фасада подкатил шикарный «Роллс-Ройс». Миниатюрная по сравнению с гигантскими пропорциями автомобиля, управляемого силой воображаемой сотни лошадей, Николь сидела рядом с молодой женщиной – своей сестрой, как догадался Дик. Николь увидела его, и ее губы инстинктивно слегка разомкнулись, словно она беззвучно вскрикнула от испуга. Дик поглубже надвинул шляпу и прошел мимо, но на миг в воздухе вокруг него заверещали, беснуясь, все гоблины Гроссмюнстера. Он попытался освободиться от морока, подробнейшим образом, сугубо профессионально изложив на бумаге историю ее болезни и прогноз вероятности рецидива под воздействием стрессов, которые жизнь поставляет в изобилии. Получился солидный трактат, вполне убедительный для любого специалиста, но только не для автора.

Единственным результатом затраченных усилий явилось то, что он лишний раз убедился, насколько глубоко задеты его чувства, а убедившись, решительно принялся искать противоядия. Одним из них оказалась телефонистка из Бар-сюр-Об, совершавшая тур по Европе, от Ниццы до Кобленца, в отчаянной попытке вернуть хоть часть поклонников, недостатка в которых не знала в памятный неповторимо-веселый период жизни. Другим – поиск возможности в августе вернуться домой на каком-нибудь правительственном американском транспорте. Третьим – уход с головой в работу над корректурой книги, которая осенью должна была быть представлена немецкоязычному сообществу психиатров.

Впрочем, Дик уже перерос собственную книгу, ему хотелось с головой окунуться в новую кропотливую работу. Ее можно было осуществить, получив в рамках научного обмена какую-нибудь стипендию – это позволило бы ему свободно располагать временем.

А пока он планировал новую книгу – «Попытка систематизации и практической классификации неврозов и психозов, основанная на изучении полутора тысяч случаев из психиатрической практики как до, так и после Крепелина, диагностированных в терминологии различных современных школ» – с не менее выспренним подзаголовком: «С приложением хронологического обзора теорий, выдвинутых этими школами независимо друг от друга».

По-немецки такое название звучало бы грандиозно[50].

Направляясь в Монтрё, Дик неспешно крутил педали, любуясь Югенхорном, когда тот появлялся в поле его зрения, и щурясь от солнечных бликов, отражавшихся от озерной глади и просверкивавших сквозь кроны деревьев, которые окружали вытянувшиеся вдоль берега отели. Он без труда узнавал державшихся кучками англичан, которые появились здесь снова после четырехлетнего перерыва; подозрительными, настороженными взглядами людей, в любой момент ожидающих нападения обученных немцами диверсантов, которыми, конечно же, кишит столь сомнительная страна, они напоминали персонажей детективного романа. Повсюду на необозримой груде обломков, оставленных горной лавиной, шел процесс возрождения: расчищались площадки, ширилось строительство. В Берне и Лозанне Дика озабоченно спрашивали, приедут ли в этом году американцы. «Может, если не в июне, то хотя бы к августу?»

На нем были кожаные шорты, армейская рубашка и горные ботинки. В рюкзаке лежали хлопчатобумажный костюм и смена белья. На станции глионского фуникулера он сдал в багаж велосипед и, усевшись на открытой террасе станционного буфета с маленькой кружкой пива, стал наблюдать, как крохотный жучок-вагончик сползает с горы, имеющей наклон в восемьдесят градусов. В ухе у него запеклась кровь – следствие бурного спринта, которым он, вдруг возомнив себя недооцененным атлетом, рванул в Ла-Тур-де-Пельц. Попросив у буфетчика чего-нибудь крепкого, он промыл ушную раковину, пока вагон вплывал на нижнюю площадку фуникулера. Дик увидел, как грузят его велосипед, засунул рюкзак в багажное отделение и зашел в вагон.

Вагоны фуникулера имеют скошенную конструкцию, угол наклона можно сравнить с опущенными полями шляпы, которыми ее обладатель прикрывает