Первым начал переправу генерал Алексеев, который, опираясь на палочку и пробуя ею крепость льда, на глазах всей армии перешел Дон. В этот момент рассеялись тучи, нависшие над Доном, и выглянувшее солнце осветило старческую фигуру любимого генерала. Казалось, что даже природа сочувствует нам в нашем деле и солнце своим светом благославляет на далекий, полный лишений крестный путь.

За генералом Алексеевым шел генерал Корнилов со своим конвоем, а за ними потянулись обозы, раненые, одиночные люди и лошади. Все спешили как можно скорее переправиться, т. к. лед трещал, и с каждым часом становилось опаснее и опаснее переправляться. На каждом берегу реки стояли небольшие команды с офицерами во главе, которым было поручено строго следить за порядком переправляющихся и вести среди них очередь.

После обоза и раненых начала переправу Юнкерская батарея 4-орудийного состава, потом пехота и конница. Выяснилось, что орудия придется разбирать по частям и переправлять на санях, и для этой цели подполковник Миончинский послал нескольких юнкеров к казакам станицы за санями. Здесь нам пришлось столкнуться с враждебно настроенными к армии казаками, которые ругали нас в глаза и наотрез отказались чем-либо помочь. Только вид нагаек и винтовок заставил их смириться, и они, ворча и ругаясь, были вынуждены предоставить в наше распоряжение несколько саней.

Началась историческая переправа батареи. Лошадей выпрягали и по парам в подводу переводили через лед. Орудия снимались с передков, снаряды выгружали в сани, чтобы облегчить передки и потом их на руках перетащить по льду. Причем въезд на лед и выезд на другой берег успели настолько раскатать, что берег от льда разделяла ледяная вода, глубиною до одного аршина, по которой приходилось переходить юнкерам, таща за собою пушки и передки. Когда же расстояние между берегом и льдом увеличилось до двух сажен, то пришлось его закладывать бревнами и досками, которые с большими скандалами доставались у местных казаков. После переправы передков было приступлено к орудиям.

Тела орудий снимались, укладывались на сани и перевозились на ту сторону, а облегченный таким образом лафет перевозился юнкерами на руках. В течение всей переправы батареи ею руководил командир батареи, который подбадривал юнкеров своим бодрым видом, воодушевляя их, заставляя замерзших и уставших от работы с ключами и молотками при разборке снова браться за работу и веселее работать. Надо было торопиться, ибо вдали уже слышалась ружейная и пулеметная трескотня и изредка долетал гул бухающих орудий.

Батарея уже переправила три орудия, дошла очередь и до 4-го, но здесь пришлось столкнуться с затруднением. Никакими усилиями не удавалось отвинтить гайку соединительного болта, чтобы, вынув его, можно было снять тело орудия. Гайка не поддавалась, а время не ждало, пошли в ход все инструменты, и вот, чтобы не бросать орудия, было решено его перевезти на руках. Тут же под мостом была найдена чугунная труба, длиной в аршин пять, которую заложили поперек под сошник так, чтобы с каждой стороны лафета оставались концы около 2 аршин, за которые взялись юнкера и, помогая за колеса, щит и другие выступы пушки, докатили ее к переправе.

Всех было человек 15, и все они знали, что если лед не выдержит тяжести пушки и стольких людей, то все погибнут. Но каждый знал, что он идет на рискованное и лихое дело, а потому, подбодряемые словами подполковника Миончинского «С Богом», пушку смело и решительно вкатили на лед. Лед слегка хрустнул под колесами, но ее моментально покатили дальше и таким образом спасли от провала. Катили орудие сначала шагом. Сзади ее шел спокойно подполковник Миончинский, который напряженно следил за трещавшим все более и более льдом, по мере приближения к середине Дона. На самой середине лед сильно хрустнул и дал трещину, в которую начало погружаться одно колесо. Все как-то замерли в ожидании катастрофы и от неожиданности слегка приостановили движение, но в этот момент раздалась громкая и решительная команда нерастерявшегося командира: «Бегом марш». Все напрягли силы и бегом покатили орудие дальше.

Лед продолжал трещать и лопаться под колесами, сзади слышались все чаще и чаще оклики командира: «Скорее, скорее». Люди от быстрого бега и большой тяжести почти выдохлись, и только любовь к пушке, к батарейному командиру и желание не осрамить батарею и доставить на тот берег все 4 орудия заставили совершенно выбившихся из сил юнкеров тащить дальше орудие. Но вот уже до берега оставалось несколько сажен, еще одно усилие – и пушка на берегу, а люди, тащившие ее, все до одного лежат на ней и, порывисто дыша, стараются отдышаться и прийти в себя. Так было переправлено 4-е орудие, и батарея приступила к сборке пушек. Когда переправа приходила к концу, батарее пришло приказание построиться для смотра генералами Алексеевым и Корниловым. Здесь впервые наши вожди подсчитали свои силы.

Нас было не много по сравнению со всей Советской Россией, но зато все мы считали, что «лучше смерть, чем рабство». И наше настроение вполне понял генерал Корнилов, решив, что с такой армией он может смело идти вперед, не боясь численного превосходства врага, т. к. его подчиненные ставили на карту самое дорогое, что у них осталось, – собственную жизнь. Осмотр частей начался, как неожиданно для всех в облаках загудел мотор и показался аэроплан, летевший на переправу со стороны Ростова. Кто-то громко приказал не бояться его, ибо это аппарат краевого правительства, все поглядывали на него, радуясь новому прибавлению к нашим силам. Вдруг неожиданно в воздухе что-то просвистело, а затем послышался оглушительный треск разорвавшейся бомбы, брошенной с аэроплана, потом другая, третья.

Моментально была открыта стрельба, и летчик не замедлил удалиться. Две бомбы разорвались на берегу, не принеся вреда, а третья упала недалеко от переправы в лед, чем немного и замедлила дальнейшую переправу. Через полчаса переправа закончилась, и колонна двинулась по дороге на станицу Ольгинскую.

В станицу батарея прибыла днем 10 февраля и разместилась по квартирам. День прошел спокойно, и ни о чем не приходилось думать, все отдыхали. 11-го начали прибывать из Новочеркасска наши раненые и отбившиеся от батареи офицеры и юнкера, узнавшие о нашем местопребывании и, несмотря на свои раны, не желающие остаться у большевиков.

В этот же день командир объявил, что генерал Корнилов приказал сделать батарею двухорудийного состава. Такая мера была вызвана желанием сделать батареи более поворотливыми и объяснялась малым количеством снарядов и пехоты. Нам было приказано сдать две запряженные пушки 2-й батарее, которая оставила своих лошадей и пушки по приказанию полковника Икишева.