позы. В походке свободной своей она двигалась, двигалась все слегка лишь; и что она думала, вряд ли я мог догадаться. Казалось, хотела приблизиться, да, но вдруг отходила подальше; как будто совсем подходила — и снова назад оборачивалась. Я поднял свой полог, ее приглашал, приглашал для объятий, желая всю душу свою отдать на любовную страсть. Но в ней целомудрие было и чисто, да, чисто и строго, и кончилось тем, что ко мне обращен запретительный жест. Ряд милых слов, да, милых слов в ответ; и изошло тогда благоуханье от уст ее, что орхидеев цвет. И дух мой слился с нею, да, слился с нею, в таком общенье раскрылось сердце к радости в любви. Лишь бог, что у меня в душе, проник в нее, но почвы не нашел в ней: в душе живой — там еле-еле жизнь, и никакой нет нити. Уста готовы согласиться, чтоб не делить, чтоб не делить на ты и я, со вздохом громко прозвучали в ней жалость, скорбь. В лице был легкий гнев, да, гнев, натянутость виднелась; нет, не могла себя проступком запятнать...

И вот она теперь, дорогим убором шевельнув, зазвучала своим фениксом из яшмы. Платье оправила строго и сделала строгим выраженье лица. Обратилась к дуэнье своей, отдала приказанье визирю. Я любви ее не узнал, и она, распростившись, уже уходила. И все отступала, себя выводя и не разрешая сближенье с собой? Казалось, уйдет, но все же не ушла; идя же, как будто ко мне обернулась. Глазами скользнула, взглянувши слегка, но ярко горел ее взгляд, что она мне дарила. И то, что в душе ее было, и то, что хотела сказать, все разом наружу прорвалось — и я не могу описать. Я думал: уже расстаюсь — и не мог оторваться, однако; в душе моей бог в испуге метался своем. Прощальный привет и поклон не нашелся я сделать и слов до конца не сказал никаких. Хотел бы на миг лишь один задержать, но фея святая сказала мне лишь: "Тороплюсь". Все сместилось в душе, и ранен был дух мой; все перевернулось во мне, потерялся, не знал, что со мною. В мрачном сознании я как-то забылся, смутным умом я не знал уж, где я. В душе моей, одной душе, была моя, моя любовь. Кто тот, скажите мне, кому могу я это поведать?

В горе, унынии страшном, лью слезы и вплоть до утра ищу я ее, мою фею".

Примечания В. М. Алексеева

Мао Цян... Си Ши — знаменитые китайские красавицы древности (V век до н. э.).

Источник: "Чистые и ровные мелодии" в переводах В.М. Алексеева, 2018, стр. 22

Перевод: Кравцова М.Е.

Девять рассуждений ("Как горько, что небесный простор заполняет осенний воздух...")

Как горько,

 что небесный простор

  заполняет осенний воздух!

С тихим шелестом

 увядает трава, падают листья,

  и все вокруг дряхлеет.

И такое чувство,

 словно ты совершаешь далекий путь,

  во время которого,

Взбираешься ли на гору, приближаешься ли к реке —

Постоянно готовишься возвратиться к изначальному...

Безбрежны и бесконечны

 это высокое небо и этот прозрачный воздух,

Спокойны и безмятежны

 воды и знойным летом,

  и после осенних дождей.

И тем печальней вздыхаешь, когда начинаешь ощущать

 холод первых заморозков на своем пути,

С горечью понимаешь, что ты бедный книжник,

 упустивший свой шанс,

  и уже не можешь успокоиться.

Всеми позабытый,

 в чужих краях, без близкого друга, —

Так плохо, что поневоле сам заскорбишь о себе!..

  Ласточек быстрые стаи

    давно уже улетели,

  Молчат, притаившись, цикады —

    больше на слышно их.

  Диких гусей караваны

    к югу опять потянулись,

  Желтые цапли, печально крича,

    скорбную песнь завели.

  Я в ожиданьи рассвета

    глаз ни на миг не смыкаю,

  Ночь напролет стрекочут,

    словно рыдают, сверчки.

  Не думая больше о прошлом,

    в новую пору вступаю,

  Теперь уже так и будет,

    и это не изменить!

 В печалях и горестях, нищий и хромой,

  одинокий и всеми позабытый!

 Есть, правда, один прекрасной души человек,

  чье сердце ко мне не охладело.

 Я покинул родные края, расстался с семьей,

  стал бездомным скитальцем,

 Ухожу все дальше и дальше,

  и где-то остановлюсь?..

 Думы только о Вас, государь,

  и нет им предела!

 Знаю, это неведомо Вам,

  что же тут можно поделать?

 А мысль все настойчивее, а печаль все острее,

 До того измучил себя, что забыл о еде и делах...

 Мне Вас бы увидеть один только раз,

  чтоб о чувствах своих поведать,

 Вы душой неизменны, о мой государь,

  как и прежде я Вам любезен.

 Вот сейчас подстегну коня

  да поеду обратно к дому,

 Только к Вам все равно не допустят меня,

  я лишь сердце сильней растревожу...

 И стоит неподвижно повозка,

  я сижу, непрерывно вздыхая,

 Неуемные катятся слезы,

  словно дождь, все вокруг орошая.

 Никогда с ним не буду вместе —

  не дано это, не дано!

 А душа разрывается-мечется,

  и не сделаешь ничего! —

 Сам себя утешая, желаю,

  чтоб мечтам наступил конец,

 Сердце — что ж: поболит-пострадает,

  а потом и ему надоест...

 Великое Небо установило четыре времени года,

 О, как горько встречать в одиночестве

  эту позднюю осень!

 Уже белые росы ложатся

  на некогда пышные травы,

 И росинки блестят там и здесь

  на листьях могучих утунов.

 Ухожу от сияния летнего знойного солнца,

 Погружаюсь в глубины долгих осенних ночей.

 Расстаюсь с ароматами юной цветущей поры,

 И болят мои члены, и печалью объята душа!

 О своем наступлении осень

  возвещает белой росою,

 А зима о своем наступлении

  возвещает серебряным инеем.

 То, что было в начале лета

  бесконечным в своем просторе,

 Исчезает само собою,

  и само собою уходит.

 Увядают и сохнут листья,

  свою прежнюю прелесть