«До этого использовались или индивидуальные котельные, или система центрального горячего водоснабжения, – рассказал музейщик. – С колонками была опасность отравиться газом при погасании пламени, поэтому их нельзя было оставлять без присмотра. А здание должно было иметь специальный дымоход, со всеми особенностями вроде отдельного ствола на каждую колонку, отсутствием горизонтальных участков, необходимой высотой трубы над коньком, – то есть конструкция дома должна была допускать установку колонок».

«Не знаю, особенно правдоподобных версий у меня нет, – добавил, подумав, директор музея. – Я сам как-то ночевал в квартире-общежитии, в которой потом отравились два человека, но там колонка барахлила – гасила пламя, а потом опять открывала газ… Автоматика после войны – человеческая воля.

Можно отравиться, если выйти из душа, выключить воду, но забыть выключить газ. А в самом санузле сложно отравиться, поскольку там вентиляция хорошая.

Природный газ плохо сжижается, поэтому его и сейчас предпочитают транспортировать по трубам, а не возить в цистернах. Само отравление газом происходит незаметно, по крайней мере так рассказывают при инструктаже: залез человек в колодец и не вылез».

Барни наконец уговорил Максима поехать в Россию, но тот настоял на том, чтобы они выстроили маршрут, учитывая его желание проехать по местам предков – бабушки Акулины и прадеда Митрофана. Могилы предков он не надеялся найти. Но хотя бы взять землицы с полей. Максим готовился осенью приступить к решающему штурму задачи по популяционной генетике, и перед этим ему было необходимо увидеть ландшафт, запечатленный в сознании его предков.

Решено было отправиться на Украину, оттуда на Кубань, Ставрополье и в Калмыкию. Барни интересовался калмыками – древними монгольскими пришельцами: он считал, что принесенный ими буддизм особенный, поскольку хранит затерянные в веках обычаи и предания. Он верил, что именно калмыки со своими «Досками судьбы», древней книгой предсказаний, несут тайное знание о Шамбале. Барни считал, что калмыки недаром поселились близ Маныча – доисторического морского пролива, соединявшего некогда Каспийское и Черное моря, от которого сейчас осталась обширная система лиманов, озер, островов. Он мечтал побывать в одном из дацанов, находящихся близ Маныча, расспросить лам о Шамбале. «Вдруг Шамбала вовсе не в горах, а в степи – и калмыки, то есть монголы, как раз и пришли когда-то с Востока в степь для поисков Шамбалы… Что-то же их должно было увлечь за тридевять земель и заставить остаться!»

Прилетев в Москву, три дня они потратили на Кремль, музеи и ночные клубы, день отсыпались. Едва продрав глаза, Макс собрался ехать к матери в Долгопрудный, вскочил, умылся, и тут Барни появился на пороге номера с ключами от автомобиля: он взял напрокат «ауди»; через час они выехали из города по трассе М2, держа направление на юг.

Переехали Оку, приблизились к Туле, последовали указателям «Ясная Поляна». На входе в усадьбу купили у старушки два пакета яблок и ступили на аллею из древних, огромных, как дома, деревьев. Перво-наперво отыскали могилу писателя, над овражком. Затем обошли постройки, поднялись во флигель, оказавшийся совсем небольшим. Максиму было странно представить автора «Анны Карениной» – романа размером с океан – обитающим здесь, в этом небольшом, слишком человеческом жилье. Толстой виделся ему прозрачным гигантом, выше деревьев вышагивающим по окрестным полям. Усадьба (сараи, дальние хозяйственные постройки, конюшня, где рядом с лошадью, распряженной и зарывшейся мордой в сено на возу, поддатый юный конюх шумно запрещал очередным посетителям фотографироваться, но неизменно соглашался за небольшую мзду) оказалась топологически надломленной – в ней не хватало центра, рельеф ее был подобен незамкнутой воронке. Вот почему Максим не удивился, когда краем уха услыхал донесшиеся от экскурсовода – долговязого, сутулого, с бородкой, в полотняном пиджачке, из коротких рукавов которого проливались при жестикуляции руки-плети, – следующие сведения. На центральной поляне, венчавшей возвышение ландшафта, стоял когда-то большой барский дом, который был молодым Толстым утрачен – разобран и увезен; граф-писатель с тех пор тщился всеми силами на том же месте построить новый дом, затем и ездил в Арзамас, хлопоча о лесе для него; для того же писал романы, однако дом – колыбель покоя и счастья – так и не вернулся на прежнее место, оставив в Ясной Поляне зияние – и топологическое, и экзистенциальное…

«Какой умный экскурсовод…» – подумал Максим.

Пообедав в кафе, не спеша тронулись дальше и, проезжая полями, видели, как четырехкрылый этажерчатый самолет на вираже сыплет сверху одуванчиковых парашютистов.

В Орле покрутились в центре, выбирая подходящую гостиницу, ибо в муниципальный «Орел» (сумрачное снаружи и внутри ампирное здание с филенчатыми панелями, подоконниками полутораметровой ширины и холлом, похожим на храмовый вестибюль) Барни не желали селить по иностранному паспорту, ссылаясь на жесткие требования закона. Строгая дама в форменном темно-синем кителе и блузке с кружевной манишкой была неподкупна.

– Иностранцам нечего делать в муниципальной гостинице, – сказал Максим. – Иностранцам следует ночевать на берегу Орлика. Подогнать машину к удобному съезду, разложить сиденья и завалиться в спальном мешке. Утром проснуться по горло в речном тумане.

– Что значит муниципальная гостиница? – вопрошал Барни. – Почему мэрия не пускает в город иностранцев? Есть в этом городе другие, обыкновенные гостиницы?

Частных гостиниц в центре не отыскалось. Зато на автобусной остановке друзья расспросили благообразного мужчину, который сразу понял, в чем дело.

Он чопорно отрекомендовался бывшим работником МВД и послал их в ведомственное общежитие-гостиницу. Там тоже пришлось подискутировать с комендантшей. Но она сдалась при условии, что они оставят свои паспорта в качестве залога, и выдала ключ с номерным бочонком из лото вместо брелка. Рядом с общежитием нашли стоянку.

Постучались в высоченные ворота. Их бодро открыла девочка-подросток. Машину поставили под высоченную темную стену с колючей проволокой, озаренную с обратной стороны прожектором. Прошли в конторку, где при свете девочка оказалась спившейся женщиной мальчишеского телосложения. Она быстро их оформила, и Макс успел подумать, что испитое лицо, полное теней и припухлостей, похоже на лицо, искаженное контрастным макияжем, к какому прибегают балерины, чтобы из глубины зала видны были черты.

Вернулись в общагу и поднялись на четвертый этаж. Ужаснулись затхлости.

В комнате по стенам стояли койки с тумбочками, одна из которых была увенчана телевизором, у входа – холодильник.

Они сели перекусить, и тут их внимание привлекли странные звуки, которые раздавались за окном. Не переставая жевать, Макс отодвинул занавеску.

Окна милицейской общаги выходили на тюрьму. Кирпичное угрюмое здание с рядами сводчатых узких окон, очевидно, еще дореволюционной постройки, было обнесено несколькими зонами отчуждения. По периметру стояли вышки, на них маячили часовые, под вышками располагались зарешеченные сверху камеры-колодцы, спиралями разлеталась колючая проволока, и светили навылет прожектора. Лаяли собаки, слышались команды: «рядом», «сидеть»…