– Гарри, тебя подбросить? – окликнул его Деннис Петерсен, останавливая рядом с ним коляску.

– Да-да, конечно… конечно, – откликнулся Гарри, хватаясь за ручку и взбираясь на сиденье рядом с Деннисом. – Отвези меня к нему, прошу тебя, прошу, как можно скорее.

Огромный опустевший дом, замерший в молчании, давил на нее тяжким гнетом. От солнечной жары ставни на окнах были плотно закрыты, в комнатах царил угрюмый полумрак; в затхлом воздухе пахло гнилью, словно в этих стенах умерли все давние страсти.

Анна стояла одна в большой центральной комнате и кричала.

– Теунис-Крааль! – выкрикивала она имя этого дома.

Толстые каменные стены глушили ее безумные крики.

– Он мертв! Ты меня слышишь? Я у всех забрала его!

С торжествующим визгом она захохотала, и мутные слезы потекли по ее щекам.

– Моя победа! Ты меня слышишь? Я победила!

Но горе ее было так глубоко, что смех скоро пресекся.

Она схватила со стола тяжелую стеклянную лампу и швырнула ее через всю комнату – лампа с грохотом разбилась о стену, и керосин широко расплескался по комнате, поблескивая на стенах, впитываясь в ковер.

– Теунис-Крааль! Услышь меня! Я и тебя ненавижу! И его ненавижу! Я ненавижу вас всех, всех, всех!

Она металась по комнате, яростно срывая со стен картины в золоченых рамах и бросая их на пол с такой силой, что осколки стекла, разлетаясь во все стороны, сверкали в полумраке, как драгоценные камни. Схватив стул, она швырнула его в буфет, где за стеклом стоял старинный фарфор и хрусталь, – все разлетелось вдребезги. Она сметала книги с полок на пол в бесформенные кучи, хватала их и рвала, расшвыривая страницы во все стороны.

– Ненавижу! – визжала она. – Ненавижу!

Но огромный дом отвечал ей молчанием. Старый, печальный и мудрый, он устал от изживших себя эмоций.

– Ненавижу вас, всех вас ненавижу!

Она выбежала в коридор. Добравшись до кухни, распахнула дверь в кладовую. На нижней полке стоял четырехгаллоновый бидон со спиртом-денатуратом. Тяжело дыша, она попыталась открыть стопорный механизм. Он подался, прозрачная жидкость полилась через край по металлическим стенкам бидона. Она обхватила бидон и, спотыкаясь, вернулась с ним на кухню. Жидкость плескалась, заливая ей юбки, пропитывая их тяжелую ткань и образуя растекающуюся лужу на каменных плитах.

– Ненавижу!

Анна засмеялась и вдруг, споткнувшись, потеряла равновесие и, не выпуская из рук бидона, упала прямо на печку, которая горела на кухне постоянно. Горячий металл подпалил ее платье, прожег его насквозь до самого бедра, но она этого не почувствовала. Пропитанная спиртом ткань юбки коснулись топки, на нее попала искра, и ткань вспыхнула. И когда Анна бежала по коридору обратно в жилую часть дома, за ее спиной развевался огненный шлейф.

Она вбежала в большую комнату и, хохоча, стала поливать все вокруг: лежащие на ковре книги, бархатные портьеры, полки.

Пламени за своей спиной она не замечала, пока не загорелись нижние юбки: огонь добрался до ее ног. Она снова взвизгнула, на этот раз еще и от физической боли. Анна выронила бидон, и он вдруг взорвался, окатив ее жидким синим пламенем; ее волосы, лицо, все тело превратилось в живой факел. Корчась в агонии, Анна упала, и жизнь покинула ее раньше, чем пламя добралось до тростниковой крыши Теунис-Крааля.

Они стояли друг против друга на палубе дау – одномачтового арабского каботажного судна, и яркое солнце отбрасывало их тени на грязную обшивку. Два молодых человека, оба высокого роста, темноволосые, дочерна обожженные солнцем; лицо у того и у другого украшал большой нос Кортни. И оба сердито смотрели друг на друга. С кормы за ними со сдержанным любопытством наблюдали трое арабов из корабельной команды.

– Так ты, значит, домой не вернешься? – спросил Майкл. – Послушай, что за ребячество?

– А тебе какое дело?

– Мне? Черт возьми, да если я больше никогда тебя не увижу, буду только рад. Без тебя в Ледибурге станет чище.

– А чего ж тогда приперся?

– Твой отец меня попросил.

– А сам он чего не пришел? – с горечью в голосе спросил Дирк.

– Он еще не вполне здоров. Рана серьезная.

– Захотел бы – пришел.

– Он же посылал за тобой, разве нет?

– Но почему он не захотел, чтобы я победил? Зачем он бросился под ноги лошади?

– Послушай, Дирк. Ты еще молодой. И многого не понимаешь.

– Да что ты! – Дирк запрокинул голову и презрительно засмеялся. – О, я все отлично понимаю. Давай проваливай с корабля, мы уже отчаливаем.

– Послушай, Дирк…

– Проваливай, говорю. Беги к нему и можешь забрать себе мою долю.

– Послушай меня, Дирк. Он сказал: если ты откажешься прийти, я должен отдать тебе вот это.

Майкл достал из-под куртки и протянул ему конверт.

– Что это?

– Не знаю… но думаю, что деньги.

Дирк медленно подошел к нему и взял конверт.

– Хочешь что-нибудь передать ему? – спросил Майкл.

Дирк молча покачал головой, и тогда Майкл спрыгнул с палубы на пристань. И сразу за его спиной послышался топот, началась беготня: матросы-арабы отдавали швартовы.

Стоя на краю пирса, Майкл смотрел, как неказистое, приземистое суденышко, покачиваясь на волнах Дурбанского залива, выходит в море. Из трюмов его несло каким-то зловонием, на бортах виднелись грязные полосы человеческой блевотины, а единственный парус, медленно распустившийся над тиковым рангоутом, весь был в пятнах и заплатах, как лоскутное одеяло.

Ветер подхватил дау, парус надулся, как живот женщины на сносях, судно накренилось и помчалось вперед, поднимаясь и опускаясь в медленной зыби грязно-зеленой воды; оно направлялось к отмели, о которую разбивались длинные волны, украшенные белыми барашками.

Водное пространство, разделяющее двух единокровных братьев, все расширялось, а они продолжали смотреть друг на друга. Но ни тот ни другой ни разу не махнул рукой на прощание, не улыбнулся. Суденышко удалялось, разворачиваясь под ветер. Лицо Дирка уже казалось коричневым пятнышком над белым летним костюмом. И вдруг оттуда донесся крик:

– Передай ему…

Но слишком далеко уже отошло дау, и расстояние не позволило Майклу услышать окончание фразы.

– Передай ему…

И снова остальные слова унес ветер и заглушили плещущие волны.

Они сидели на самом краю обрыва, а внизу, словно надгробный памятник похороненной ненависти, виднелись обгорелые, закопченные стены Теунис-Крааля.