на пост Нечаевой из-за слова «инцест».

Вот теперь полегчало.

[1] Конец очень близок (англ.).

[1] Конец очень близок (англ.).

Придет серенький волчок

И какая при этом разница, кто ты такой — безвредный махаон или вредный капустник? В конце концов, это люди знают, кто из бабочек кто, а сами бабочки в бабочках все равно не разбираются.

В. Медведев «Баранкин, будь человеком!»

13 лет до

Мальчик просыпается в шкафу.

Он часто залезает сюда по ночам, ведь в кровати живет кто-то другой, чужой. Этот кто-то жужжит, ползает по телу, впивается в мальчика сотней иголок. Он говорил об этом им, но они не слушают, поэтому мальчик только делает вид, что ложится спать, а потом потихоньку перебирается в безопасное место.

С первого этажа долетает ругань.

— Скотина! Урод! Сволочь! Ненавижу тебя!

— Да кому ты нужна! Вот и вали отсюда!

— Вот и свалю, свалю! Думаешь, ребенка тебе оставлю?

— Куда пошла?

На лестнице раздаются торопливые шаги. Дверь комнаты с треском распахивается. Он видит сквозь щель, как комната озаряется светом, — и забивается глубже в угол, прячась за длинным плащом.

— Антон! Антон, вставай! Антон! Мы уезжаем!

— Отстань от него, слышишь!

— Где он? Антон? Антон, ты где?

Мальчик плотнее вжимается в заднюю стенку шкафа, зарываясь лицом в плащ. Не дышать — так не отыщут, так не утащат.

— Антоша, ты где? — раздается уже ласковое, отцовское. Но он давно понял: чем добрее отец говорит, тем хуже будет потом. — Ты его вконец зашугала! Он поэтому и больной!

— В тебя и больной!

Дверь шкафа распахивается, вешалки раздвигаются, и в Антона впивается материнская рука.

— Вот ты где! Антоша, мы уезжаем!

— Куда… — отец говорит плохое слово, то самое, за которое Антон получил по губам, когда повторил при маме, хотя мама постоянно говорит это же слово про папу и его подруг, может, и не совсем его, но очень похожее.

Его тянут за запястье, но он держится за створку шкафа, ведь не хочет повторения, не хочет опять, чтобы:

мама схватит, напялит первое попавшееся, выбежит из дома, несется на всей скорости, кричит в трубку бабушке, что ушла от него, ведь он тварь, он скотина, он опять, он снова, с какой-то бабой…

Рвется сильнее, и вдруг раздается щелчок. В руку как будто стреляют. Он открывает рот, чтобы вскрикнуть, но не может, а они не слушают, они не слышат, ведь они все еще кричат.

Гаснет свет.

34 дня до

Антон открыл глаза и уставился в потолок. Сачок Малой Медведицы привычно болтался висельной петлей по центру потолка.

Он знал все созвездия: Кассиопея, Андромеда, Геркулес, Персей, Лебедь. Успел изучить за то время, что смотрел на потолок в ночи, прислушиваясь к тому, что происходит снизу.

На первом этаже гудел телевизор. Значит, дома, значит, еще не уехал. Антон подтянулся на турнике, потягал штангу, отжался двадцать раз, но телевизор все еще не затихал.

Выйти или опоздать?

Сегодня перед школой он хотел успеть еще кое-что сделать. Значит — спускаться. Потянулся за любимой толстовкой, затем отложил — отец не любит голубой, говорит, слишком стараешься, плохо для мужика. Надел черную рубашку, чтобы сразу для школы, — может, это поможет, может, это защитит.

— Антон! — раздался крик снизу.

Сжал и разжал кулак. Взялся за дверную ручку:

— Иду.

Отец в одних штанах стоял у плиты и делал омлет, напевая и попрыгивая от предвкушения.

— Есть будешь?

Может, проскочит?

— Я, наверное, сразу поеду. Не хочу опаздывать.

— Глупости.

Отец поставил перед ним тарелку:

— Ешь.

Антон взялся за вилку. Отец танцующей походкой двигался по кухне, выжидал, высматривал. Антон помнил, как в детстве в каком-то захолустном городишке его притащили в плохой зоопарк с клетушками метр на метр, и тигр, который не знал, чем себя занять, метался по периметру, — так и отец, стоило усмотреть жертву, даже ходить начинал по-особому.

— Подкрепился?

Антон не доел — и отец это видел, но делать было нечего. Он кивнул и отставил тарелку.

— Тогда давай.

Отец уже встал в стойку, Антон же держал опущенными руки и глаза. Первый удар — в корпус.

— Защищайся.

Антон закашлялся.

— Будь мужиком. — Удары становились все быстрее, все больнее, и стоило выставить руки, но тогда бы он получил по рукам, так что он просто стоял и терпел, пока отец плевал в него. — Почему тебе каждый мудак навалять может? Что ж ты у меня больной такой, а?

Он и сам не понял, как это произошло, — только закрыл глаза, а в следующий момент отец уже валялся на полу и смеялся. Он откашлялся и сказал:

— Умеешь же.

Поднялся и протянул ему руку:

— Мой сын. В следующий раз ты этому пидорку так и вмажь. Понял?

Антон кивнул и завел руку за спину, чтобы отец не заметил, как она трясется. Постарался сказать спокойно:

— Мы сегодня с парнями из школы договорились после уроков… погулять.

— Я заеду в три, как обычно.

— Но…

— Под присмотром погуляете, — он хмыкнул. — Думаешь, мужикам занятие не найду?

Мужик — это пить пиво, потеть, плевать мимо мусорки, ссать мимо унитаза, гоготать над футболом, трахать все, что движется, называть бабами и девками женщин, называть бабами и пидорами тех, кто не похож на тебя, тех, кто не хочет бить в ответ.

Мужик — это сначала нанести удар, а потом сказать за что.

Как отец. Как Алекс.

Этот бы понравился отцу.

Вот только Антон не хотел быть мужиком.

Он хотел быть человеком.

1 день после

В кабинет прошла делегация: прилизанный адвокат, девочка-помощница, отец и сам виновник торжества — Антон Алексеев.

— Ты сегодня с компанией, как я посмотрю? — Толбоев только хмыкнул.

— Обращайтесь, пожалуйста, ко мне, а не к моему клиенту, — поправил его адвокат.

Толбоев его проигнорировал и уставился на Алексеева в упор.

Тот отвел взгляд.

34 дня до

Она прошла к остановке и села на скамейку, не обратив на него внимания. Антон подошел ближе и окликнул:

— Алина!

Не подняла голову. Он разглядел ножки темно-синих наушников и сразу вспомнил, как