Лосева догнала меня на втором этаже. Перепрыгивая через две ступеньки, она выдохнула:

– Что… еще… страшное… у нас… стряслось?

– Боюсь, то же самое. – Я выскочила на верхнюю площадку лестницы, согнулась и уперлась руками в колени, спеша отдышаться.

– Еще кто-то, как Верка, мусор не сортирует?! – У управдомши было свое представление о страшном.

– Нет! Еще кто-то, как Золотухин и Косоногов, того! – Я подошла к двери Плужниковой, уже не украшенной плодово-ягодными дарами, и одной рукой придавила кнопку звонка, а другой заколотила в дверь.

– Ты с ума сошла, так стучать и трезвонить! Бабуся помрет с перепугу! – Лосева моего намека не поняла.

– Мара! – Я оглянулась на нее, не прекращая звонить. – Я боюсь, что бабуся УЖЕ померла!

– Да с чего бы это?! – Маринка искренне удивилась.

Мне, впрочем, тоже прежде всегда казалось, что бабка Плужникова как неотъемлемый элемент нашего старого дома будет жить вечно. Или, по крайней мере, до тех пор, пока здание не снесут по причине ветхости или какой-нибудь городской реконструкции.

– А с того, что ее угостили вишенками, поклевав которые сдохли птички, сожрав одну из коих, помер котик! – объяснила я.

– Это не мы! Мы ей только яблоки дали, вишню кто-то другой, вот честное слово! – Паникерша Маринка успела подумать, что в отравлении старушки обвинят ее ближайших соседей Лосевых.

Вот, кстати!

– Мара, не держишь ли ты по-соседски запасные ключи бабы Светы? – спросила я, оторвав наконец палец от кнопки.

– Держу, а что? Она сама дала, ты не подумай…

– Мара! Потом будем думать, ключи тащи!

– Вот они, – побренчала увесистой связкой холеная рука.

Увлеченная штурмом двери, я и не заметила, как на площадке появилась Маринкина матушка Элина Абрамовна – в роскошном атласном халате с райскими птицами и в бигуди под чепцом. Из-за ее плеча выглядывал обеспокоенный Семен с веточкой петрушки в зубах. Поймав мой взгляд, он торопливо втянул траву внутрь, чавкнул и спросил:

– Что тут происходит?

– Может, лучше вызовем полицию? – струхнула управдомша.

Ее величественная матушка бестрепетной рукой вручила мне ключи:

– Открывай.

– А если бабка просто погулять пошла? – трепыхнулась еще Маринка.

– А если она помирает там?! – парировала Элина Абрамовна и похлопала трусоватую дочь по плечу. – Спокойно, Маруся, вообще-то именно на такой случай Светлана и дала нам ключи… Желтый от верхнего, белый от среднего, черный от нижнего, – объяснила она мне, видя, что я не могу разобраться с ключами.

Торопясь, немузыкально бренча и впопыхах царапая металлом краску на двери, я открыла замки – верхний желтым, средний белым, нижний черным, – толкнула дверь и позвала:

– Светлана Петровна! Ау, вы дома?

Она была дома.

Лежала на диване – очень неловко и неудобно: ноги на полу, тело на боку, одна рука свесилась, словно догоняя упавшую и откатившуюся шариковую ручку. Очки почти свалились и висели на одной дужке, придавленный грудью журнал со скандвордом в порыве ветра от распахнутой входной двери трепетал и шуршал страницами, как рассерженное насекомое.

– А ну разошлись! – прикрикнула на нас с Маринкой великолепная Элина Абрамовна, поскольку мы снова замерли в нерешительности, как совсем недавно над телом Косоногова в квартире Ребровых.

Надо как-то привыкать, что ли. Менять реакцию на подобные находки.

Мы расступились, Элина Абрамовна подошла к дивану, присела, подобрав полы халата, перед бабкой и приложила два пальца к ее морщинистой шее.

Мы затаили дыхание.

– Вж-ж-ж-ж? – отчетливо вопросительно прожужжал журнал.

– Ну чего встали? Живая она! «Скорую» вызывайте! – скомандовала Элина Абрамовна и встала, выдернув из-под живой (а с виду и не скажешь!) бабки источник нервирующего звука – журнал со сканвордом.

Разбудил меня телефон. Кого за это благодарить, я не посмотрела, а голос в трубке не узнала и даже напугалась:

– Ой, кто это?!

– Да я это, я, Лазарчук. – Хрипы в трубке с трудом складывались в осмысленные слова. – Прости, что так рано, но мне срочно нужна помощь друга.

– Что у тебя с голосом, Сережа? Стекловаты наелся? – Я села в постели.

– Вот! Потому и звоню. Не перебивай, мне разговаривать трудно. Напомни, что принимать от горла – стрептоцид или стрептомицин?

– Стрепсилс, Лазарчук! Стрептоцид – для лечения гнойных ран и инфицированных ожогов, а стрептомицин – антибиотик, когда-то от туберкулеза и чумы применялся.

– Зачем же их так похоже назвали? – возмутился полковник.

– Тайны нейминга. – Я пожала плечами. – А ты что, предрассветной порой решил навести порядок в домашней аптечке?

– У меня горло болит, – пожаловался Лазарчук.

– Бедненький, – сказала я язвительно. – А не надо было холодное пиво в себя заливать, как бензин в бак: литрами!

– Они заливали, а я чем хуже?!

– Они начали с домашнего лимонада со льдом, подготовили горло, а ты пришел с жары, распаренный – и давай хлестать холодное, как лошадь Мюнхгаузена! – Я вздохнула. – Стрепсилс-то у тебя в аптечке есть? Такие большие круглые леденцы?

– Угумн. – Похоже, полковник нашел леденцы и закинулся ими.

– Жениться тебе надо, Сереженька, – посоветовала я.

– Опять?! – ужаснулся старый друг.

– И снова! Жена бы и в аптечке порядок навела, и чаю бы тебе сейчас сделала, кстати, пей не горячий, а теплый, но побольше, и поесть бы приготовила, и бумагу с ручкой поднесла.

– А бумагу зачем? – не понял Лазарчук.

– Завещание писать! Ты же, судя по голосу, помирать собрался? Еще бы, горло заболело – всё, кранты тебе!

– Не язви, – попросил больной.

Но то ли мои колкости, то ли леденцы помогли – полковник перестал хрипеть, как умирающий, и даже разговорился:

– Про завещание я еще не думал… почти. Да это нынче и не модно – предсмертные записки калякать, сейчас даже суицидники свои прощальные слова не пишут, а наговаривают и отправляют голосовыми сообщениями… благодаря чему, кстати, многих успевают спасти. Да что там далеко ходить, твой сосед, который с зубом…

Лазарчук осекся, но я не дала ему отмолчаться:

– Золотухин? А что с ним?

– Ну ладно, дело закрыто за отсутствием состава преступления, так что можно уже и сказать, – разрешил себе полковник. – Он, Золотухин ваш, тоже объяснялку на свой телефон наговорил!

– Какую еще объяснялку?

– Ну такую: сознавая грозящие мне опасности, у меня нашелся способ безболезненно уйти из жизни в любой момент.

– Нельзя так говорить, это речевая ошибка, – машинально поправила я. – Можно так: сознавая грозящие мне опасности, я нашел способ уйти из жизни в любой момент.

– Как скажешь, тебе виднее. – Серега не стал спорить.

– Это он про свой ядовитый зуб? – уточнила я.

– Угумн.

– Ты что, уже второй леденец взял? Не части, их нужно принимать с интервалом в пару часов, – предупредила я. – Слушай, а эту объяснялку точно Золотухин наговорил? Сам, своим собственным голосом?