Любовь? Ведь если ты, любя, впадаешь в рабство, то тем самым – неминуемо! – делаешь рабом и того, кого любишь. Связываешь и себя и ее. Что ж тут хорошего? Я, может быть, в своих рассуждениях опять повторяюсь, но дело-то ведь того стоит. Я хотел разобраться, понять…

Что на самом деле произошло у нас с Галей? Прорыв! Три прекрасных, ослепительных дня, которые, конечно же, останутся в моей памяти навсегда; запомнятся навсегда, надеюсь, и ей. Три дня, в которые оба мы вышли в непривычное, запредельное, прикоснулись к чему-то вечному и великому, что – как я всегда подозревал – существует близко, совсем рядом с нами и чего не видим, не испытываем мы исключительно из-за собственной близорукости, глухоты, из-за своей скованности и страха! Страх перед свободой – самый живучий человеческий страх… И если нам с ней удалось преодолеть этот страх однажды и сразу, то почему же нужно мне опять – по-прежнему – прятать голову под крыло?

И появление Лены тотчас после отъезда Гали я воспринял именно как продолженье прорыва и убежден, что было оно неслучайным. Но вот теперь… Впрочем, она еще не уехала, не исчезла пока что из моей жизни, так что… Посмотрим, посмотрим…

Конечно, вокруг по-прежнему было море, солнце проглядывало – хотя частенько опять скрывалось… – ходили по набережной и лежали на пляже люди, оставалось у меня впереди еще больше недели. И, конечно, грело все-таки, очень грело воспоминание о прорыве – Золотой фонд! Но… Честно сказать, все больше и больше это воспоминание казалось нереальным, фантастичным, как сон, как игра пылкого воображения – слишком не похоже оно на то, что теперь опять вокруг меня. Вот, и с Леной… И уже появлялась мысль: а было ли? Да, конечно, в воображении, в памяти оно есть. Однако не случайно ли оно? Не вообразил ли я все это на самом деле? Не придумал ли?

Ведь даже искра, оставленная солнечной королевой в первой фрейлине, как бы переданная ей по наследству – как я, очарованный, думал, – погасла… Хватило ее на один только вечер… И – все?

Теперь этот усатенький… Бог с ней, конечно, но целоваться со мной так отчаянно и говорить то, что говорила, зачем? Опять ложь, иллюзия? Случайное удачное стечение обстоятельств с Галей – праздность, море, солнце, роскошь «Нового света» – тоже иллюзия мимолетная? Не исключено, думал я теперь, что даже если мы и встретимся в Москве с «солнечной индианкой», то вовсе не будет того, что состоялось здесь, в благословенном Крыму… Как-то все это для них мимолетно.

На другой день с утра я направился в Тихую бухту.

Нужно было миновать цепочку пляжей, усеянных в этот сравнительно теплый день множеством человеческих тел, подняться на высокий берег и по рыжим, выжженным солнцем склонам холмов, напоминающим короткошерстную бугристую шкуру животного, пересечь основание длинного скалистого мыса, далеко выступающего в море – в течение дня, а особенно в утренние и вечерние часы постоянно меняющего свой цвет и за это прозванного Хамелеоном, – и только тогда спуститься к пологой песчаной полосе берега, изгибающейся ровным серпом и образующей так называемую Тихую бухту. Тихой назвали ее потому, очевидно, что суровые северные и восточные ветры не залетают сюда, сдерживаемые грядой холмов. Зато южным ветрам она открыта вполне. И солнцу. Темно-синее на горизонте, зеленое у берега море тихонько выплескивало бесконечные валики волн, солнце рябило на огромной бескрайней поверхности, слепило глаза, прохладный сентябрьский южный ветер приносил липкий аромат соли, покачивал высохшие до соломенной желтизны травы на берегу и кустики своеобразных растений, цветущих колючими лиловыми шариками.

Тут тоже было довольно много людей, но – как и в «Новом свете» – более молодых, не остановленных расстоянием в 4-5 километров, отделяющим Тихую бухту от пляжей пансионатов и турбаз. Для каждого из этих людей поход в Тихую бухту – тоже в какой-то степени прорыв, пусть и скромный, не претендующий, конечно, на многое.

Слишком много нас на земле стало, и все труднее вырваться на свободу – вот когда-то, вероятно, одно лишь пребывание в Тихой бухте, одинокое, зачарованное, составляло прекраснейшие часы и было тоже как «отзвук песни», однако теперь многолюдье глушит всякие отзвуки, а экзотические и девственные некогда берега замусорены консервными и пластиковыми банками, бутылками, бумажками, травы вытоптаны, очумелые редкие бабочки мечутся в поисках уцелевших цветов. В одном нашем прекрасном мире слишком много разных человечьих мирков, причем далеко не самых богатых, не самых духовно развитых, а потому трудно стало спеть свою, именно свою – полноценную, живую, не навязанную кем-то, не заглушенную «обстоятельствами» – песню, свою полноценную партию в едином общем хаотическом хоре. И как же отыскать чей-то чистый голос в суетливом, примитивном многоголосье?

И все же мы вынуждены как-то ориентироваться – тела и лица несут все же какую-то информацию о душах, которые их населяют. И пусть неминуемы здесь ошибки, искать все равно приходится. Ведь правильно сказано: «Один человек – не может», то есть общество необходимо…

А для меня тем более: познав прекрасное, так не хочется удовлетворяться посредственностью… Этим был, конечно, отягощен мой поиск. Казалось бы: так уместно сейчас мне вообще ни на кого из девушек не смотреть, наслаждаться морем, чайками, окружающим райским пейзажем, воспоминаниями… Однако… Не верю, не верю я все-таки, что прорыв был случайностью. Не верю! Все есть вокруг, все должно быть вокруг – многое, очень многое наверняка зависит от себя самого. «Все – во всем»!

Каков мир на самом деле? Где разгадка настоящей, правильной, полноценной жизни? Как добиться ее?

Да, поиск мой не увенчался успехом. Полусонные загорающие тела, пусть иногда и неплохо сложенные, не будили воображения, а лиц достаточно живых что-то вообще не было видно. Я прошел довольно далеко вдоль берега – туда, где людей уже стало меньше, песчаный пляж кончался, прямо из воды вырастали дикие бурые камни с нежно-зеленым бордюром водорослей – словно коротенькие юбочки, колыхаемые тихим прибоем.

Природа неизменно прекрасна, если она не изуродована «человеческим фактором», но все равно уходить лишь в нее, отвергая своих соплеменников – особенно противоположного пола, – в этом есть большая печаль и, конечно же, неполноценность. Не от хорошей жизни мы все же так часто ищем уединения, уходя от людей, делая лучшими своими друзьями и любимыми кошек, собак, попугаев и даже мышей и крыс… Не говоря уже о цветах и деревьях, лесных и морских далях, закатах, восходах… А хорошего общества все же очень хочется. И – к слову – не верю я