ее мне. «Ты считаешь себя свободным? Так будь же им до конца. Как ты поступишь в таком вот случае?» – словно бы задал мне вопрос мудрый сфинкс, охраняющий врата Рая.

Слава Богу, что я не ощутил тревоги, стыда, боязни провала, услышав признание Лены. Не стал рвать на себе волосы и не пал на колени, прося прощения и умоляя освободить меня от дальнейших безнравственных, безответственных действий, не закутал ее тотчас же в легкомысленно скинутые одежды… Наоборот! Я ощутил гордость, хотя и полностью осознал груз ответственности перед предстоящим Актом. Я был благодарен ей за доверие, преисполнен нежности, доброты и… решимости!

Правда, признавшись и, похоже, согласившись, она все же не решалась именно сегодня остаться на всю ночь, говорила, что ей обязательно, обязательно нужно сегодня уйти… Но решительность ее, скажем так, была не очень уверенной. К тому же натикало уже два часа ночи.

И я еще раз предложил ей остаться, торжественно пообещав, что в эту ночь – пока! – лягу на другую кровать. И она согласилась.

– А Галя девушкой была? – спросила вдруг она.

– Нет, – ответил я, понимая, что стоит за этим вопросом.

– Ей легче, – вздохнула Лена, и нетрудно понять, что еще более расположила меня к ней спокойная решимость, которая явно была в ее вздохе.

– А как ты пишешь? С чего рассказы начинаются? – спросила она еще, переходя, наконец-то, на «ты».

Я, как мог, объяснил.

Эта ее спокойная доброта, желание сблизиться по-человечески и полная ненужность уговоров и лжи с моей стороны как раз и создавали то духовное единение, ту необходимую нравственную подготовку, которая совершенно необходима, если она действительно решила доверить мне «самое дорогое».

Должен признаться, что два таких события в жизни моей уже состоялось, двум девушкам путевку в жизнь я дал. А некоторым из тех, кому такая путевка была совершенно необходима, дать не смог. И вовсе не по причине физической, а по причине моральной… За что теперь остро ощущаю свою вину. Не смог выполнить свой мужской долг, хотя – как уверен теперь – мог и должен был!

Совесть мучает особенно за одну… Ко времени нашего знакомства ей было уже 27 лет: прекрасное, доброе русское лицо, светлые длинные волосы, женственность, мягкость во всем облике. Но, увы… Она сама в глубине души считала себя «неполноценной» именно потому, что была девственницей, и это стало для нее уже настоящим горем, источником многих комплексов и даже болезней… И рада была бы расстаться со своим «недостатком», но теперь это стало для нее препятствием почти непреодолимым. Так случилось в ее жизни – как она в конце концов сама мне поведала, – что любила мужика молодого, женатого – давным-давно, когда было ей восемнадцать, – но когда дошло у них до решающего момента, тот испугался. «Не стал брать на себя ответственность, – сказала мне с оттенком презрения. – Слинял. Боялся, что это карьере и семье его повредит, боялся, что я ему навязываться буду…» Кто тут виноват – она или он, – конечно, вопрос. Но тогда, очевидно, и произошел у нее «импринтинг»… Потом никак не могла ни в кого влюбиться по-настоящему, а без любви отдавать «самое дорогое» не хотела кому попало… А потом решилась. Однако… Как только подходило к «решающему моменту», вспоминалось ей прежнее – «импринтинг»! – так и ожидала, что очередной «герой» испугается, не будет брать на себя ответственность, и… Сама, видимо, его и отталкивала. И вот теперь со мной… Несмотря на вполне юное лицо, фигура ее уже бесформенно расплылась. И дело, конечно, не только в фигуре… Душа ее начала расплываться! Вошло у нее в привычку ездить на выходные и в отпуск в деревню к родным, пить молоко, много спать… А те охотники, которые все же находились, тотчас же и «линяли», как только узнавали о ее положении – странном, неестественном для ее возраста и внешности, казалось бы… И она искренне возненавидела свой «недостаток». Это помешало и мне. Хотя она и нравилась мне как женщина, но… Чего-то не хватило мне тогда для того, чтобы ей на самом деле помочь. Не врач же я в конце-то концов! И – хоть убейте! – не могу относиться к столь святому действу так прозаично. Если бы она на самом деле влюбилась в меня, и если бы я тоже – тогда другое дело. А просто из сочувствия и жалости – извините…

Но теперь, представьте себе, меня мучила совесть.

А таких случаев вообще-то вокруг немало. У меня даже статистика появилась: клинические изменения в теле и душе девственницы начинаются приблизительно к 27 годам…

Так что, вспомнив обо всем этом, я тем более горел желанием исполнить с Леной свой мужской благородный долг! Тем более, что ее доброе согласие уже было. И мне она очень нравилась. Однако, она была еще не совсем готова, и мы спали на разных кроватях.

Так и закончилось наше первое утро.

– Я сама найду тебя, – сказала она, уходя.

– Хорошо, – согласился я смиренно.

5

Очерк мой был о поездке в Азербайджан, в город Кировабад (бывший Гянджа), на родину одного из крупнейших поэтов и философов Востока Низами Гянджеви. По счастливому стечению обстоятельств в городе этом происходили весьма любопытные события в последнее время, как, впрочем, и вообще в Азербайджане. Это официально называлось так: «Принципиальный, последовательный, бескомпромиссный, целеустремленный курс по повышению ответственности за порученный участок работы». Вот такая длинная формулировка – и в отношении Кировабада тоже. Естественно, как и все официальные лозунги того времени, она воспринималась скептически, однако приехав в Кировабад и начав знакомиться с тем, что там происходит, я постепенно стал убеждаться, что кое-что толковое и соответствующее этому лозунгу действительно существует – не знаю, как во всем Азербайджане, а вот в Кировабаде, как будто бы, и на самом деле.

Упомянутый «курс» воплотился здесь, например, в том, что полтора года назад первым секретарем Горкома, а значит фактически хозяином города стал человек действительно неординарный – молодой, широко эрудированный, культурный и, кажется, на самом деле добрый. Короче – живой. Я повидал за время своих командировок немало партийных работников, но никого, подобного ему, пока не встречал, и существование именно такого человека в роли хозяина города было фактом весьма удивительным. Весь город, как говорили, был в него прямо-таки влюблен, и я сам не раз убеждался, что при одном упоминании его имени лица людей светлели.

Первое, что бросалось в глаза при знакомстве с городом – особенно внимательное, пристрастное, можно сказать, отношение к памятникам старины вообще, а особенно –