Однако – что удивительно для маленькой провинциальной Швейцарии – даже не самой крупной: из 18 женевских типографий две имели, как и у Робера, по четыре пресса.

Типографией в Париже остался управлять брат Робера Шарль, который принял и титул королевского типографа. Туда же – против воли отца, лишившего их наследства, – возвратились некоторое время спустя сыновья Этьенна Робер II и Шарль II. А универсальным наследником Робера в Женеве стал его сын Анри. Вместе они создавали монументальный труд – греческий словарь Thesaurus linguae graecae, который Анри закончит уже после смерти отца в 1559 году. За всю карьеру Робер выпустил около 600 изданий, а всего издательский дом Этьеннов – примерно 1500 за полтора столетия.

* * *

К 1500 году, всего полвека после изобретения Гутенберга, в Европе была почти тысяча типографий[79], и за следующие полстолетия их количество еще выросло. Однако к 1550 году подавляющее большинство этих типографий – мелкие предприятия с одним прессом, просто печатающие на заказ. Сколько-нибудь крупных издателей, которые не были бы при этом печатниками, тоже не наблюдается. И рассказанные выше истории подтверждают: информационную революцию совершают именно такие люди, как Кобергер, Мануций, Этьенн. Они делают историю. В то же время мы видим, что их, безусловно, значимая роль в развитии книгопечатания ограничивается, по сути, отдельными аспектами. А кроме того, вокруг имеются – хоть их и немного – типографии таких же размеров, успешно приносящие прибыль обычной печатью заказов, без всякого визионерства.

КОЛИЧЕСТВО ИЗДАНИЙ КРУПНЕЙШИХ ТИПОГРАФОВ XV–XVI веков

Плантен объединил в себе деловую хватку и практичную бизнес-стратегию Кобергера, гуманистический подход, научность, инновационность и идею о доступности книг Мануция, вхожесть в высшие круги, широкий репертуар и лингвистическую одержимость Этьенна. И вывел эту смесь на качественно новый уровень, добавив кое-что важное от себя. Количественно это также был новый уровень: он один напечатал намного больше изданий, чем три его великих предшественника, вместе взятые. Его биография – квинтэссенция биографии настоящего типографа, воплощение образа книгопечатания того времени. Если бы Плантена не существовало – его даже стоило бы выдумать для какого-нибудь романа, действие которого происходит в этом историческом периоде и вертится вокруг темы книг. Он – как собирательный образ, воплотивший в себе все самое важное и интересное.

Но пока что, в 1555 году, он занимается ремеслом и торговлей, имея к книгам лишь косвенное отношение, и, похоже, совсем забыл о своем намерении стать типографом. По крайней мере, именно так может показаться.

С того момента, как четырнадцатилетний Кристоф остался в Париже в совершенном одиночестве, похоронив все надежды на университет, прошло двадцать лет. Десять из них он провел в мастерской у Масе, другие десять – подмастерьем в парижской типографии Богара и в Антверпене, занимаясь переплетами и коммерцией. Современному читателю, уже знающему Плантена как крупнейшего типографа и издателя своего времени, эти годы могут показаться неважными и незначительными. Но для него это двадцать лет реальной, насыщенной событиями взрослой жизни. Теперь Плантену около 35 лет – для того времени зрелый возраст – и он вполне состоявшийся, уважаемый и обеспеченный человек. Но, действительно, он не сделал еще ничего из того, что впишет его имя в историю. Так что давайте зададим вопрос: а зачем ему в 1555 году вдруг понадобилось открывать типографию?

* * *

Версия первая – детективная: крупнейшее полиграфическое предприятие своего времени – чистая случайность, во всем виноваты хулиганы. По версии внука, Бальтазара I Моретуса, дело было так. Желая послать королеве некую драгоценность большой красоты и стоимости, испанский сановник де Сайяс заказал Плантену одну из его знаменитых шкатулок. Такой заказ наш герой, конечно, выполнил со всем усердием и очень быстро. Чтобы уже утром гонец мог отбыть с посылкой в Испанию, он решил отнести шкатулку поздно вечером и направился к де Сайясу в сопровождении лишь одного слуги, освещавшего путь. На одной из темных улиц их окружила группа пьяных людей в масках. Они искали некоего музыканта, чем-то их обидевшего, и, увидев у Плантена ящик, по размерам похожий на футляр для цитры, подумали, что нашли.

И вот за ним гонятся вооруженные люди, Плантен бежит, но убегает недалеко. Один из преследователей пронзает его шпагой, причем так глубоко, что не сразу может вытащить клинок из тела. На что Плантен – пример стойкости и терпения – мирно и вежливо вопрошает: «Господа, вы ошиблись! Что плохого я вам сделал?» Услышав голос – не тот, который ожидали, – хулиганы сразу же поняли, что не на того напали. То есть напали не на того, кого искали. И разбежались. Раненый и полумертвый, Плантен смог доползти до дома. Позвали лучших врачей города – Иоганна Фариналиуса и Горопиуса Бекануса – оба лечили его, но отчаялись увидеть выздоровление. И все же милостью Божьей он медленно пошел на поправку. Но состояние его здоровья больше не позволяло заниматься переплетами – приходилось слишком много двигаться и сутулиться. Возникла идея открыть типографию. Он уже видел работу печатников во Франции и сам несколько раз в ней участвовал, поэтому начал это предприятие и с Божьей помощью привел его к процветанию…[80]

Трудно понять, насколько эта история соответствует истине, а что Бальтазар – большой любитель сочинять семейные предания – добавил от себя. Сам Плантен в письмах упоминает о нападении и старых ранах, но особо не конкретизирует, так что оживляющие легенду подробности Бальтазар, возможно, выдумал сам. Его рассказ ставит целый ряд вопросов. Кто в здравом уме будет открывать типографию – технологически сложный бизнес с большим начальным капиталом – основываясь только на том, что сам когда-то видел, как это делается, и пару раз помогал? Если открытие типографии – результат случайности, то где Плантен в таком случае взял начальный капитал? Бальтазар утверждает, что он якобы узнал нападавших и потом заставил их выплатить компенсацию. По более поздней версии легенды компенсацию заплатил отец одного из обидчиков. Но не сам ли Бальтазар писал, что нападавшие были в масках? Данная версия приводится в том же самом документе, где он рассказывает душещипательную историю о якобы дворянском происхождении любимого дедушки – он полон неточностей, противоречий и не подтверждался другими источниками.

* * *

Имеется и вторая версия – конспирологическая: будущий королевский типограф, напечатавший сотни тысяч экземпляров католической религиозной литературы, был сектантом и экстремистом, а его типография основана на деньги экстремистской организации для печати подрывной литературы. Данная версия излагается в документе под названием Chronika des Hüsgesinnes der Heften («Хроника Дома Любви») – это своеобразная летопись секты фамилистов (Familia caritatis), одной из многочисленных сект и религиозных течений, возникших в Нидерландах в результате Реформации[81].