ждала его появления. Не встречавшийся с Ларисой недели две Сайкин сразу заметил, как изменилась она за это короткое время. Похудела, на лице, потемневшем от загара, новое, прежде незнакомое, выражение озабоченности и тревоги.

Уже не чувствуя ни жары, ни похмельного недомогания, Сайкин сделал несколько шагов ей навстречу, обнял и молча поцеловал сперва в щеку, потом в губы. Он подумал, что не опоздал к сроку, а прибыл в назначенное время, словно жил в соседней деревне. Прибыл, несмотря на все задержки с самолетом и дорожную канитель, и Лариса, конечно же, удивится его обязательности и точности.

Но Лариса отнеслась к его приезду как к простому и естественному событию, не задавала вопросов, только в глазах ее Сайкин увидел благодарность. Он думал, на похороны наверняка соберется полдеревни и здесь не обойдется без перешептываний, вопросов о родстве с покойным, праздного интереса к его персоне, неприятного в этой ситуации. Но оказалось, до него здесь никому нет дела.

Между кирпичным домом, таким же, как и все те деревенские дома, которые он видел только что на улице, и дощатым некрашеным сараем, служившим летней кухней, натянули брезентовый тент, отбрасывающий густую тень. Под этим тентом, закрывавшим от солнца почти полдвора, расставили длинные самодельные столы, лавки. От столов к летней кухне и обратно ходили женщины в темных платках. Два мужика курили около крыльца на самом солнцепеке, будто не замечая палящего солнца. Женщины, глядя на Сайкина без интереса, здоровались и семенили дальше по своим нуждам.

— Я объяснила, что ты мой муж, — сказала Лариса, словно предугадывая его вопрос. — Ну, понимаешь почему, все-таки деревня. Так что придется временно побыть моим мужем, — она улыбнулась такой жалкой улыбкой, что у Сайкина заболело сердце.

Стоя в полушаге от Ларисы, он заметил новые, только что определившиеся морщинки у ее глаз. Сняв сумку с плеча и с облегчением поставив ее на лавку, он попросил воды. Лариса провела его в летнюю кухню и показала на полное эмалированное ведро на табуретке. Первую кружку Сайкин выпил в два глотка, вторую пил медленно, чувствуя, какая вода холодная, видно, только что принесли из колодца. Он поставил кружку на место и перевел дух.

Летняя кухня гудела, заполненная роем мух. Отмахиваясь от них, женщины строгали винегрет и потрошили кур за столом у окна.

Сайкин вышел во двор, за руку поздоровался с мужиками, смолившими у крыльца свои папиросы, представился им по имени-отчеству. Лариса осталась в кухне с женщинами. Узнав от мужиков, что выносить гроб решено минут через двадцать, в час дня, Сайкин снова почувствовал на солнцепеке слабость в ногах, уже решил отойти в тень, как на пороге появился мужчина, показавшийся — чертами лица — знакомым.

Сразу определив, что это и есть брат покойного, Олег Леонидович, Сайкин под грустным взглядом брата покойного поднялся к нему на две ступеньки вверх, протянул руку и представился по имени, но без отчества, добавив, что он муж Ларисы.

Человек хитро прищурился и посмотрел на Сайкина так, будто ему была известна какая-то неприятная тайна. Сайкин подумал, подбирая слова, но, не найдя ничего более подходящего, сказал, не выпуская из своей ладони руку Олега Леонидовича: «Примите мои самые глубокие искренние соболезнования. Какая безвременная смерть». Слова вышли казенные, но Сайкин постарался произнести их с чувством.

Хитрые складки на физиономии Олега Леонидовича разгладились, но совсем не исчезли.

— Что ж вы на свадьбу-то не пригласили? — спросил он, прищурившись.

Сайкин, стараясь угадать, кого именно он должен был пригласить на свою свадьбу, Олега Леонидовича, его покойного брата или их обоих, на минуту задумался.

— Так не играли мы еще свадьбу, расписались только, а торжество отложили, — соврал он.

— Вот и дооткладывались, — многозначительно сказал Олег Леонидович и закивал головой. — Ладно, потом поговорим, еще успеем. Сейчас полагается пройти к телу.

Сайкин вздохнул глубоко, переводя дух перед предстоящей процедурой и изображая нечто вроде скорби. Он заметил, как Лариса от дверей кухни с тревогой наблюдает за ними. От одной мысли, что прямо сейчас придется войти в комнату, где в страшной жаре и духоте лежит покойник, становилось не по себе.

— Да, да, сейчас и пойдем к телу, — сказал Сайкин и закурил. — Пойдем через минуту, подождите.

Стряхивая пепел подальше от стоящих под рукой мужиков, всем нутром чувствуя рядом присутствие Олега Леонидовича, он думал, что отец Ларисы при жизни оставался для него совершенно чужим, почти незнакомым человеком.

Как-то года полтора назад Лариса попросила проводить отца, приехавшего в Москву на встречу бывших фронтовиков-однополчан, на Павелецкий вокзал. Заехав к ней домой, Сайкин помог спустить вниз легкий чемодан, какую-то коробку. Тогда он удивился, как старо выглядел отец еще молодой Ларисы. Геннадий Леонидович из-за деликатности не обременял взрослую дочь своими визитами, а если уж приезжал в гости, надолго не задерживался.

Ведя в этой Богом забытой глубинке скучную жизнь вдовца, он сохранил привязанность к путешествиям, поводом для его отъездов из деревни становились встречи с фронтовиками, друзьями по переписке. Но год от года такие встречи выдавались все реже, а друзей со Второго Белорусского становилось все меньше. Душевные пустоты стала заполнять политика, которой вдруг заинтересовался Геннадий Леонидович, отвлекала, как и раньше, от одиночества работа в колхозе.

Глава 8

Второй и последний раз Сайкин видел покойного, когда неожиданно, без звонка, приехал к Ларисе в будний день прошлой зимой. Дверь открыл Геннадий Леонидович. Сайкин с букетом цветов и коробкой конфет, купленными по дороге, удивился незнакомому человеку, но тут вспомнил, кто стоит перед ним в полутемной прихожей.

Оказалось, Лариса поехала с подругой в какой-то магазин, а ее отец в ожидании телевизионных новостей листал старые газеты. Сайкин, быстро оценив ситуацию, спустился к машине и вытащил из багажника большую бутылку водки, которую всегда держал на непредвиденный случай. Потом они залезли в холодильник, открыли рыбные консервы, Сайкин нарезал колбасы.

Сели на кухне, и Геннадий Леонидович, быстро захмелевший с непривычки, рассказывал о простой своей жизни в деревне, о том, что после смерти жены пришлось продать всех коз и корову, оставив только кур, о том, что последние годы скот в колхозе пускают под нож, потом, сбиваясь с мысли, говорил о политике и политиках.

«Разве для этих жлобов мы на войне мешками кровь проливали?» — спрашивал Геннадий Леонидович, в его глазах горел злой огонь. Сайкин смеялся. Он, подливая водки, пропускал мимо ушей все беспредметные разговоры, на вопросы отвечал уклончиво или отмалчивался. Наконец, пришла Лариса и забрала недопитую бутылку со стола: «Витя, ведь