на фотографию Зины, с трудом соображая, могла ли она стать прообразом той героини. Недоумевая, могут ли так тесно переплестись судьбы литературных персонажей, живых знакомых людей и его личная судьба, он сопоставлял даты и события и решил, что подобных совпадений в жизни не бывает, а Пашкова в свое время выслали из Москвы вовсе не в Нижнее Поволжье, а в Нечерноземную зону.

— Скажите, а при жизни Зина не возила яйца, ну, на станцию? — спросил Сайкин на всякий случай.

— Какие яйца? Что-то я не понимаю. — Олег Леонидович вперил в Сайкина свои бесцветные глаза.

— Ну, обычные яйца, куриные. Она ими на станции не торговала?

— Кур у них всегда много было, но яйцами вроде не торговали. В потребкооперацию — это да, было. А на рынок не ездили. В доме достаток всегда, не бедствовали. А чего вы это спрашиваете?

— Да так, что-то вспомнилось из рассказов Ларисы, да, видно, не то вспомнилось, что-то перепутал, — Сайкин, чтобы уйти от этого разговора, решил перевести его в другое русло. — А что это гроб розовый, не нашлось, что ли, другой обивки?

— Не нашлось, — сказал Олег Леонидович, и в голосе его слышались нотки искреннего сожаления. — Только такой цвет и оказался. И на том спасибо, у нас не Москва, выбору нет. А так, конечно, жалко, что гроб розовый. Коммуниста хороним. Не невесту.

Сайкин слушал вполуха, глядел на портрет Зины, на ее веселое лицо, пухлые, не отцовские щеки и думал, что вот уже второй день Пашков, сам, не ведая того, выводит его из душевного равновесия. Он снова вернулся к своим вычислениям и снова решил, что Зина не может быть той женщиной из рассказа. Олег Леонидович наполнил рюмки и, видя взгляд Сайкина, блуждающий по стенам комнаты, заметил:

— Да, чисто жил. Для вдовца, конечно. В порядке и себя содержал и хозяйство какое никакое имею.

Он ласково погладил дверцу холодильника, и Сайкин подумал, что добро, нажитое старшим братом, теперь, после его смерти, перейдет, должно быть, к Олегу Леонидовичу. Казалось, Лариса не захочет взять себе ничего из вещей отца.

— Выпьем светлую его память. — Олег Леонидович задумался. — Нет, заслуженному фронтовику, прошедшему фронт, полагается умирать от ран, а не от инфарктов. Ему так полагается.

Он опрокинул рюмку, показав гостю острый кадык. Сайкин снова рванул одним глотком и зажевал безвкусную водку луком.

— Ладно, пока хватит, — сказал Олег Леонидович, поставит почти опорожненную бутылку в холодильник. — А то дел нам еще делать, не переделать.

* * *

Из окна Сайкин видел, как во двор вошли трое мужиков и один парень в клетчатой рубахе с закатанными рукавами. Остановившись в тени тента, они закурили, а парень подошел к Ларисе, стал говорить ей что-то, показывая рукой то на крыльцо дома, то на дворовые ворота. Лариса кивала и отвечала парню. Тот пошел к воротам, и Сайкин, нагнувшись к окну, видел, как парень открывает засов и распахивает створки ворот, а в открывшемся проеме уже виден автобус, поданный задом.

Мимо Сайкина в комнату, где лежал покойник, прошли две женщины, за ними еще одна. Олег Леонидович, прислонившись к Сайкину горячей костлявой грудью и обдавая крепким перегаром, тоже нагнулся к окну, наблюдая движение во дворе. Он заспешил, поглядывая на часы, зачем-то пошел за женщинами в комнату, вернулся оттуда и сказал многозначительно и зловеще:

— Время выносить гроб, — пошел на улицу распоряжаться.

Когда Сайкин вышел во двор, там уже появилось много новых незнакомых людей, мужчин и женщин. Некоторые из них подходили и здоровались с Сайкиным за руку. Люди во дворе стояли группами по три-четыре человека, переговаривались друг с другом.

Так и не почувствовав облегчения после удушливой атмосферы дома здесь, на свежем воздухе, Сайкин закурил, отойдя с солнечной стороны двора в тень, и слушал, как стоящие близко к нему мужики обсуждали, что полагается выносить вперед: гроб с покойным или крышку. Оставаясь не у дел, вне суеты и окружавших его разговоров, он поискал среди этих людей взглядом Ларису, но нигде ее не нашел, из виду потерялся и Олег Леонидович. Зато перед глазами настойчиво мелькал парень в клетчатой рубахе, как оказалось, водитель катафалка.

Радуясь, что никто сейчас, когда совсем не хотелось шевелить языком, не лезет к нему с разговорами и расспросами, Сайкин заметил, что сумка, оставленная на лавке у столов, мешает женщинам. Он подошел ближе, расстегнув «молнию», покопался в сумке, ища новую пачку сигарет, но натыкался рукой только на ненужные вещи, захваченные в спешке.

Толстый свитер грубой шерсти, занимавший много места, рубашки. Наконец, он нашарил пачку сигарет в твердой упаковке. Он уже засунул обратно свитер, взялся за папку, но тут подошел Олег Леонидович и тронул Сайкина за плечо.

— И здесь не расстаетесь с деловыми бумагами? — спросил он. — Похвально. Но сейчас самое важное там, — кивнул он головой в сторону дома.

— Это не деловые бумаги, — зачем-то начал объяснять Сайкин. — Взял в дорогу рассказы одного знакомого почитать.

— Вот как, очень интересно, художественная литература, значит, — сказал Олег Леонидович, водя светлыми с мутью глазами по застеленному скатертями столу, и обратился к остановившейся рядом женщине: — Надо бы поверх этого целлофаном застелить, чтобы не пачкали.

Женщина раздраженно махнула рукой, ничего не ответила и исчезла в летней кухне.

— Это моя супруга Любовь Ивановна, — сказал Олег Леонидович и тяжело вздохнул.

Сайкину снова показалось, что дядя Ларисы о чем-то хочет с ним заговорить, но сейчас было не время для разговоров. Закрыв «молнию» сумки, Сайкин отнес ее в летнюю кухню и поставил под лавкой у стены. Женщины заканчивали приготовления. На полу стояло эмалированное ведро с винегретом, накрытое от мух марлей, в тазу одна на другой лежали жареные куры.

— Майонеза вот, жалко, нет, — сказала Сайкину какая-то женщина, рукой мешавшая вареный рис с изюмом в большой керамической плошке. Он поднял глаза на ее лицо и увидел, что это Любовь Ивановна.

Рой мух заполнял кухню, и, казалось, он на глазах становился все гуще и гуще, в ушах стояло ровное непрерывное жужжание.

— Вы на него, — Любовь Ивановна показала через окно на стоящего посередине двора мужа, — внимания не обращайте. Выпьет с утра пораньше и лезет ко всем со своими разговорами. У него язва двенадцатиперстной кишки. Капли в рот брать нельзя, а он ее, злодейку, стаканами хлещет, стоит только мне отвернуться.

Неуважение к мужу было заметно не столько в словах женщины, сколько в презрительном тоне, с которым она их медленно выговаривала, не стесняясь незнакомого Сайкина.

* * *

Сегодняшний день показался Сайкину таким