близко к лееру. Они – как гигантские чайки, которым удобнее ловить рыбу во вспоротом носом судна море. Ведь бывает так, что чайки кричат не только за кормой, над фарватером. Иногда они зависают в воздухе сбоку, на некоторое время, – хотя, конечно, такого не случается столь бесконечно далеко от любой земли. А если даже и случается, то исключительно редко. Как сегодня после полудня опять было с голубями – измученными, подобно недавнему воробью, – которые сделали у нас на палубе вынужденную посадку.

Голуби. Настоящие голуби.

Я вообще не знаю, что сталось с тем воробьем. Надеюсь, тут не забыли, что его надо выпустить самое позднее возле острова Вознесения. Где впервые зашел разговор о мантах, но о них, само собой, – в море.

Я услышал этот разговор случайно. Подслушивать – не в моих правилах. Но Человек-в-костюме говорил настолько экзальтированно, что избежать этого не получилось бы. Разве только – если бы я ушел. Но я так хорошо сидел с мистером Гилберном; и сеньора Гайлинт тоже была там, которую он по-прежнему почтительно величает Леди Порту. Прежде чем поцеловать ей руку.

Из-за нее я особенно рад, что не говорю. Я ясно чувствую, что в противном случае она бы так и не перестала снова и снова принуждать меня рассказывать о моей новой встрече с мсье Байуном. Как он выглядел? Был ли он печальным? Получает ли он достаточно еды?

Что, конечно, было бы слишком абсурдно, чтобы давать на это ответ. Само собой, в госпитальной постели я лишь вообразил его себе. Можно ли говорить в таких случаях о вынужденных фантазиях?

Правда, на корабле-грезе еда вездесуща; и она, особенно во время долгих дней на море, – единственная богатая контрастами тема для разговоров. Одновременно она задает ритм, позволяет дням надежно начаться, упорядочивает их и потом снова надежно завершает. Только поэтому сеньора Гайлинт спросила, получает ли мсье Байун достаточно еды.

В своей тоске по нему она, очевидно, утратила Сознание. Так что ее сердце попадает впросак из-за стремления к надежности. Ведь как раз она забывает про смерть. Хотя то, что смерть придет, – самое надежное, что мы вообще знаем. Мы, правда, не знаем точного срока ее прихода, но зато точно знаем последовательность трапез. Даже и ночью, в пол-одиннадцатого, на борту предлагают маленький перекус. Иногда это «весенние пирожки», иногда мясные тефтели или опять-таки китайские пельмени. Бывают и рыбные палочки, но они, поскольку их жарят заранее, уже не хрустящие.

Тем не менее почти каждый берет их. Чтобы не замечать пустоты во рту. Она могла бы нам напомнить кое о чем. Во всяком случае, сеньора Гайлинт, похоже, предпочитает не понимать, что я лишь вообразил себе мсье Байуна: чтобы заставить себя собраться с силами, на сей раз вполне осмысленно. И что он уже давно мертв.

Так сильно она продолжает его любить.

Я бы не хотел отнимать у нее эту веру. Тогда как мистер Гилберн всякий раз закатывает глаза, когда она на него не смотрит. Кроме того, он один раз быстро раздул щеки и покачал головой, сделав вид, будто у него задрожал подбородок. На самом деле он тихо смеялся. Он просто не может игнорировать комическое. Чтобы не рассмеяться громко, а проглотить свое бульканье, он с преувеличенной деликатностью прихлебывает по глоточку джин-тоник.

Может, дело обстоит наоборот, и он притягивает к себе комическое. Так что сеньоре Гайлинт ничего другого не остается, кроме как опять задавать вопрос о мсье Байуне. Потому что комическое нуждается в ком-то, чтобы через него проявить себя. Хотя очень может быть, что сила его не в том, чтобы быть чересчур разборчивым. Вероятно, оно может проявиться в каждом.

Поэтому теперь я был даже благодарен за хвастливые враки, как я сразу подумал, Человека-в-костюме. Он рассказал, немного истерично, что в гавани острова Вознесения его ждут. У него, дескать, есть сертификат спортивного дайвера, начального уровня. И что нигде больше в мире нет такого богатства подводной флоры и фауны, как здесь. Чтобы увидеть это, даже не нужно глубоко погружаться. На Средиземном море он привык к совершенно другим глубинам. Тридцать метров, сказал он, – нет, пятьдесят!

Правда, такого рода зазнайство было просто невыносимо; но, с другой стороны, он потом заговорил о мантах. Так что я сегодня утром, когда раздвинул занавески на своем окне, впервые увидел их над волнами. Прежде я знал мант только по телепередачам и еще, редко, видел в кино. Я имею в виду их парящий, с нестабильными краями, способ передвижения.

Поначалу они были только гигантскими тенями, которые приближались со стороны кормы, чтобы продвинуться ближе к низко стоящему солнцу. От них в моей каюте стало, можно сказать, даже темнее, чем при задвинутых гардинах. Потом они проплыли – за стеклами – мимо, опередив наш корабль. Тем не менее они были так чудовищно медлительны, а поднимались вверх еще медленнее, что я видел, как раскрываются поперек шеи-груди их жаберные щели. И к их брюхам я успел присмотреться – не только серовато-белым, но и цвета поздней Страстной пятницы, – и к коротким и тонким, как бичи, хвостам.

Что, собственно, я знаю о мсье Байуне?

Я еще и потому так неохотно продолжал рассказывать о нем сеньоре Гайлинт, что мало-помалу он в целом начал представляться мне выдуманным. Не только там, на госпитальной кровати. Такое, возможно, нормально, когда речь идет об Ушедших-от-нас. Тогда, само собой, помогают фотографии. Это я опять-таки понимаю. То есть что среди прочего и по этой причине пассажиры постоянно просят, чтобы их «щелкнули», и сами постоянно щелкают фотоаппаратом.

Тут я не могу не вспомнить о китовых костях, из которых вырезаны воробьи.

К примеру, мсье Байун всегда хотел быть проинформированным о новейших бейсбольных событиях. Для этого он ежедневно заходил в интернет, где часто ругался, потому что соединение было слишком медленным или вообще не устанавливалось. В Галерее, я имею в виду, за стеклами молочного стекла, в половинную высоту, на которых выведен прозрачный на матовом фоне инициал корабля-грезы. Между Бали и островом Сумба, как я припоминаю, интернет целыми днями не функционирует. На котором эти конусообразные соломенные крыши, послужившие, говорят, образцом для строительства – пагод, кажется, это называется так. Он в таких случаях даже чертыхался. Тогда как я в бейсболе абсолютно ничего не смыслю.

Мсье Байун был спортивным человеком, и в этом тоже отличаясь от меня. Он даже увлекался футболом. Это мне подтвердила сеньора Гайлинт, так что я уже снова почти уверился в реальности мсье Байуна. – Бейсбол он в