двумя безднами. Он был очень молод, когда его написал, еще нигде не бывал, но вся последующая жизнь Леопарди станет похожа на гонку с препятствиями: забег на сто метров с барьерами и после каждого прыжка – иной горизонт.

Я зашел в Вергилиев парк, оставив по левую руку железнодорожную станцию Марджеллина, и, сопровождаемый фонарями другой эпохи, тенью кипарисов, запахом сосен и птичьими трелями, начал подниматься по петляющей дорожке к мраморному надгробию, под которым похоронен великий романтический поэт.

Камера наблюдения зафиксировала мое появление. А огнетушитель рядом с мемориальной доской напомнил мне, что это надгробие абсурдно – поэт умер в разгар эпидемии холеры, его останки потерялись навсегда в какой-нибудь общей могиле, его стихи – это единственные фрагменты леопардианской ДНК, которые нам остались.

Я продолжил подъем, и тут же меня окатило волной холодного воздуха из заброшенного туннеля, продырявившего холм насквозь. На входе, напоминавшем портал собора, тоже висел огнетушитель, хлопала крыльями и ворковала дюжина голубей, свивших гнезда в пустотах этого инженерного шедевра времен Римской империи, грандиозного туннеля, который проходит сквозь холм Позиллипо: семьсот метров в длину, пять в высоту и четыре с половиной в ширину – пасть мифического волка.

Предания, как это часто бывает, лгут: Вергилий не отдавал приказа о постройке этого туннеля, он был делом рук Луция Кокцея Авкта и прослужил много веков благодаря ремонтным работам, предпринятым такими высокопоставленными лицами, как Альфонсо V Великодушным и Жозефом Бонапартом. С конца XIX века он ожидает прихода правителя, который окажется на высоте своих предшественников. Голуби ворковали и носились туда-сюда, как мятущиеся души. А огнетушитель напоминал, что власти исполняют свои обязанности очень формально и без должного рвения (скоро исполнится две тысячи лет с распада империи).

В недра холма углублялся, хоть и не так глубоко, более скромный и душный грот, где, по преданию, если оно не обманывает, похоронен Вергилий. Грот был закрыт на ремонт. Леса покрыты ржавчиной. На решетке паутина. Голубиный помет на объявлении о закрытии, возможно, принадлежал особи, чей трупик виднелся в монументальной и негостеприимной темноте грота.

Три камеры вели наблюдение: одна – за Вергилиевой криптой, другая – за входом в туннель и третья – за дорожкой, по которой я поднялся. Я подумал, не соединены ли между собой эти камеры и экраны, куда они транслируют изображение и не смотрит ли кто-нибудь, как я делаю записи в тетради, которые потом, если повезет, превратятся в этот текст.

Я вернулся назад и, прежде чем выйти из парка, заглянул в домик охранников. На экране чередовались статичные черно-белые изображения монументов: мраморное надгробие, древний туннель, загаженный грот. Худой служащий в форме на другом экране смотрел сериал. Его упитанный напарник в мобильном листал свой профиль на Facebook.

Хозяева книжных – свои люди и Вергилии. Без местных Цицеронов, которые рассказывают тебе то, чего нет в Википедии, путевые заметки не имеют смысла. Я вернулся в «Dante & Descartes. Потерянные и найденные книги», мою Итаку среди неаполитанских книжных, чтобы вместе с Раймондо отправиться есть треску. Он достал еще одну книгу, которая понадобится мне для поездки на Капри в поисках двух домов, двух писателей, одного очерка.

Он мне ее подарил вместе с «Наполиде» Эрри Де Лука (одна из книг моего друга-писателя, которую издал сам Ди Майо). В его другом романе, «За день до счастья», фигурирует, между прочим, хозяин книжного, дон Раймондо. «Он больше здесь не живет, правда?» – спросил я, и Раймондо ответил: «Он давно уехал, но часто приезжает, иногда останавливается у меня, недавно читал лекцию в Скампии, районе, который в сериале „Гоморра“ показан как наркоманский, а на самом деле там полно культурных институций, особенно связанных с музыкой, и живет очень много молодежи, вовсе не стремящейся в каморристы».

Роберто Савиано устраивал в Dante & Decartes презентацию своей первой книги «Гоморра», хроники неаполитанской мафии каморры, которая, прежде чем превратиться в бестселлер, фильм, театральную постановку и телесериал, стала его смертным приговором. Он скрывается в США. Леопарди преследовали католические фанатики, которым не нравилась его антидогматическая философия. У Матильды Серао тоже были проблемы из-за описаний городской жизни без прикрас в «Чреве Неаполя», а полемика после выхода «Море не омывает Неаполь» Анны-Марии Ортезе длилась несколько десятилетий. Этот город вызывает восхищение, нежность и даже чувство сопричастности, но кажется, что нельзя писать о Неаполе, не имея в руках хотя бы скальпеля. Ну или перфоратора.

«С Роберто мы иногда разговариваем, – сказал Раймондо по пути в ресторан и спросил: – Ничего, если мы по пути завернем в одно местечко?» «Разве в путешествиях может быть иначе?» – подумал я, и мы свернули с улицы Меццоканноне в переулки старого города.

«На этом углу, – продолжил мой Вергилий через несколько минут, указывая на дом номер двадцать два по улице Доннальбина, – я в 1984 году открыл первый книжный. И успех был хоть и не громкий, но немедленный. Мне повезло». Указательным и средним пальцами обеих рук он делает воздушные кавычки, произнося слово «повезло», и обещает, что причину своего везения откроет мне позже.

Мы проходим еще несколько сот метров по мощеной улице между монументальными, но облезлыми фасадами – как же пахли под солнцем эти мусорные кучи! – и останавливаемся у Пендино-ди-Санта-Барбара. Это ступенчатая улочка с арками на входе и выходе, где стены домов иллюстрируют историю Неаполя: от «античных» камней, которые средневековые строители собирали на развалинах Партенопы, древнегреческого поселения с именем сирены, до миниатюрных христианских часовенок, подсвеченных флуоресцентными лампочками, и граффити.

«Именно здесь Малапарте придумал самый красноречивый и экстравагантный из гиперреалистических образов „Шкуры“, на этой лестнице предлагает свои услуги целая „армия“ проституток-карлиц», – сообщил мне мой Цицерон. С выражением всезнающего домового на лице, руки в боки, Раймондо рассказал, что рождение этого образа опиралось на исторический факт – на этой узенькой улочке, в которую никогда не проникает ни один луч солнца, действительно жили карлицы, карлицы по вине не генетики, а рахита и нищеты.

Несложно было представить себе в духоте полдня, на фоне грязных стен, этих женщин, которых нужда заставляла открывать взгляду чернокожих солдат «темный лобок между розовым блеском голой плоти» с криками: «Five dollars! Five dollars!» Как только солдаты проходили, женщины сдвигали бедра. Самая безобидная сцена в «Шкуре» – это где один папаша зарабатывает тем, что показывает распахнутую вагину своей дочери-девственницы, а на аристократическом ужине подают рыбу, похожую то ли на сирену, то ли на мертвую девочку.

Современная литература постоянно стремится развивать версии изначального мифа: сперва Капри был пристанищем сирен, и море выбросило на неаполитанский берег