На этой крыше чаще всего бывал сам Малапарте, один со своим псом и одинокий, как пес. Это мы видим на сохранившихся фотографиях: со скрещенными на груди руками, рукой в перчатке, указывающей в небо, верхом на гоночном велосипеде, готовясь к велопробегу от Нью-Йорка до Сан-Франциско в 1955 году, и со своими собаками – на руках, на коленях, лаская их: вислоухих, черных и белых. Я снова нажимаю play в своей голове, и Бриджит Бардо снова загорает обнаженной на этой самой крыше, которую я вижу вдалеке, – она лежит на животе, альбом с черно-белыми фотографиями едва прикрывает ягодицы.

А под этой легендарной крышей, стоя перед большим окном гостиной спустя больше двадцати лет после своей смерти, Малапарте – благодаря возможностям кнопки play – повторяет сказанное в «Шкуре», но на этот раз в обличье и голосом Марчелло Мастроянни, который сыграл его в киноадаптации 1981 года: «Он спросил меня, купил ли я дом уже готовым или спроектировал и построил его сам. Я ответил, что купил дом готовым, и это было неправдой. Затем, указав широким жестом на отвесную стену горы Матроманиа, на гигантские скалы Фаральони, полуостров Сорренто, острова Сирены, голубеющие вдали пляжи Амальфи и сверкающее золотом далекое побережье Песто, я сказал: „Зато я спроектировал пейзаж“»[30].

Я довольствуюсь тем, что повторяю – без шляпы – траекторию годаровского кадра и взбираюсь на придорожную скалу, потому что это всё, на что я могу рассчитывать: если верить людям, которых я расспрашивал в Неаполе, и изученным сайтам, дом нельзя посетить. Поэтому я столько раз пересмотрел сцены из «Презрения» и «Шкуры», видео с YouTube и фотографии недоступных интерьеров этого дома. Абиссинских масок, финских ковров, картин и стола в кабинете уже нет. Портрет Кампильи, великолепный камин, большой барельеф Перикла Фаццини и главное – пейзажи в оконных рамах – остались.

Те, кто гостил в доме, говорят, что Малапарте вел спартанский образ жизни, не был привязан к вещам. Больше всего любил смотреть на величественные море и берег – в солнечные дни и в плохую погоду. Еще он писал, читал, ел, занимался сексом и смотрел телевизор. Всё это он делал – вспомним мимоходом под конец абзаца – в обнимку с собакой и переполняясь волнами, которые в шторм заливали нижний этаж и оставляли клоки белой шипучей пены на блестящей красной крыше этой каменной субмарины в момент погружения для ведения разведки.

Я уже сорок минут смотрю и фотографирую в полном одиночестве (мимо прошла только пара американцев, и они спросили меня, что это за дом, такой weird, я объяснил, они: wow, very interesting, thank you, bye), когда вдруг появляются две точки, может, три.

Да, три точки, которые выходят из дома и спускаются по ведущей к причалу каменной лестнице. Это могла бы быть голливудская парочка, я не вижу лиц, но их походка полна гламура, она в широкополой белой шляпе, он в белой панаме, она в белом платье, он в черных шортах и небесно-голубой рубашке, она с пляжной сумкой, он с чемоданчиком на колесиках. Кто-то провожает их до ожидающего катера, у провожающего в каждой руке по чемодану, которые он вручает капитану, или рыбаку, или таксисту. Пара поднимается на борт, прощается. Третий машет рукой. И вдруг я вижу собаку у его ног, собачонку, она провожает отъезжающих лаем, которого я не слышу, но представляю.

Катер отходит, остается только пенистый след. Третий и собачка снова поднимаются по лестнице.

Кто бы это мог быть? Шаги перестают быть кадрами и становятся тем, чем они были всегда, – пульсом. Я начинаю удаляться, ракурс и дом остаются позади.

Взглянув на экран айфона, я убеждаюсь, что сделал идеальное селфи на фоне селфи. И иду дальше.

II. У подножия вулкана

Капри и Везувий – два географических и символических тотема, к которым Курцио Малапарте чаще всего обращается в «Шкуре». Это не только места, где что-то происходит, оба топонима постоянно упоминаются вне связи с происходящим. Рассказчик бродит по городу или берегу моря, говорит об острове и о вулкане, как будто они – две грани его Бермудского треугольника, третья – Неаполь.

Искаженная, безжалостная и саркастическая картина американской оккупации юга Италии с самим писателем в качестве связующей нити и посредника между местными жителями и войсками союзников: очень возможно, что «Шкура» – великий неаполитанский роман. Неаполитанцы, разумеется, восприняли его иначе. Долгое время автор был персоной нон грата. Бенедетто Кроче публично раскаялся в том, что горячо его поддерживал. Ватикан включил «Шкуру» в Индекс запрещенных книг.

С острова Липари, где Малапарте был в ссылке и научился лаять, виден остров Вулькано. Вулканы и острова были его судьбой. Из моего отеля «Уна Наполи», окруженного рынком, который появляется на рассвете и исчезает после обеда – хриплые крики продавцов, резкий запах рыбы, – видны железнодорожная станция окружной дороги вокруг Везувия и сам Везувий, спящий с 1944 года, когда произошло последнее из его двадцати смертоносных извержений. Сейчас более трех миллионов человек живут в опасной зоне у его подножия.

В I веке, когда он проснулся впервые, в латинском языке не существовало слова «вулкан». Для римлян Везувий был просто зеленой горой, поэтому, когда из его вершины повалил дым, Плиний Старший захотел приблизиться к нему, чтобы посмотреть на странное явление. Дальше – лава и тишина. Те, кто в 79 году погибли, погребенные под застывшей лавой, пылающей землей и вулканическим пеплом, не поняли причины своей смерти. Путешествие тоже не имеет смысла, если не находит нужных слов.

У писателя-путешественника должен быть свой человек в каждом порту. Изнемогая от густой жары, я позвонил своему человеку в Неаполе, и он сказал: «Бросай всё и приезжай». Раймондо встретил меня с лицом свежевыбритым, хоть и сморщенным. Голубая тенниска Lacoste, руки в карманах и ироничный взгляд человека, который всё знает. Он раздобыл то, что я просил, меньше чем за сутки. Осторожно и нежно, как контрабандист – драгоценный груз, Раймондо вытащил из-под прилавка книгу: «Пришлось ехать за ней к Серджио Аттаназио, больше достать было негде».

Я дал ему взамен то, что он просил, наскоро попрощался и отправился по следам другого путешественника, Джакомо Леопарди, потому что, когда пишешь путевые заметки, нужно идти по чьим-то следам. За много лет до того, как путешествия приведут поэта к смерти в этом городе, он пишет свое самое главное стихотворение о будущем, «Бесконечность», где говорит о горизонте как о границе между