же к нам и не ходите, – удивилась девчонка.

– И то верно.

Меня так и подмывало спросить, что же все-таки послужило причиной тому, что Антонина Петровна избегает соседей. По крайней мере, одну конкретную соседку. Однако, поразмыслив, я решила, что разумнее будет промолчать, сделать вид, что их разговор не особенно меня интересует.

– Вот тебе еще история одна, как ты любишь. Не моя она, конечно. Рассказывал родственник один. Ему повезло живым с войны вернуться. К тому же целым. Да не о том речь. Сперва-то он вспоминать не любил, ни словечка про войну из него не вытащить было. А потом нет-нет да поведает что-нибудь. От ужасов он нас, девчонок, берег. А может, и вовсе вспоминать не хотел. Тяжело это. А как что устроено было, этим с нами мог поделиться. Рассказывал он, что на фронте выдавали им в пайках махорку. Это знаешь, что такое?

– Курили ее.

– Верно, вроде табака. Не как сейчас готовая сигарета, а, считай, сырье. И приходилось самим мастерить цигарки-то. Все бы ничего, да бумага была в дефиците. К тому же для курения не всякая подходила. Газетная и та различалась. И вот бывали дни, что махорка есть, а покурить не получается. А курили на фронте все. Тогда как считалось – табак голод занимает и нервы укрепляет. Это теперь понятно стало – отрава это, больше ничего.

– Как сказать, с нервами они правы были.

– Вот зараза, – досадливо выпалила старушка и повернулась ко мне, не переставая помешивать суп на плите: – А ты, Лена, куришь?

– Даже если б и курила, теперь ни за что не признаюсь.

Я посмотрела на Ксюшу, кажется, губы ее тронула улыбка.

– Вот ведь молодежь пошла…

– Антонина Петровна, не заводите шарманку вашу. Давайте еще про войну! Сейчас только воды налью.

Ксюша вышла из комнаты и вскоре вернулась с ведром и шваброй. С посудой в буфете она к этому моменту закончила. Я самозабвенно протирала и без того чистые стекла окна, не забывая поглядывать на улицу.

– Кисет знаешь, что такое?

– Нет, – честно ответила девочка. – Корсет знаю.

– Вот тебе и курильщица, – довольно усмехнулась старушка. – В кисетах махорку-то и хранили. Выдавали пайки в ни на что не годных свертках. Надобно было пересыпать куда-то. Вот и использовали для этого небольшие мешочки. Только были они не простые, у каждого солдата свой, собственный. Чаще всего с вышивкой от любимой или инициалами. А коли боец голову сложил, то такие мешочки забирали и передавали как память.

– Точно, я ведь такой в музее видела! Там еще надпись была нитками разноцветными… Что же там было-то? «Пусть любовь моя тебя хранит от пули», вот!

– А знаешь ли ты, Ксения, кто еще такие мешочки на фронт шил, кроме родственников?

– Нет.

– Школьники. Я-то в школу аккурат после победы пошла, а вот подружки старшие рассказывали и показывали мне, они тогда целые посылки на фронт отправляли.

– Да, носки, варежки…

– Вот, и кисеты среди них.

– Интересно… – протянула девчонка, не отрываясь от мытья полов. – А у вас такого не сохранилось?

– Знала, что спросишь, – улыбнулась старушка. – Есть один у меня. От того самого родственника остался, что целым с войны вернулся. Найду – и покажу тебе в следующий раз. А может, и отдам. Сын все равно не интересуется, другое дело ты.

– Отдадите? – девчонка буквально просияла. – Правда?

– Погляжу еще, – улыбнулась старушка. – Ды ты три, три почище. Смотри у меня!

Ксюша с удвоенным рвением принялась мыть пол. Я уже по третьему разу протирала ручки кухонного гарнитура, когда Антонина Петровна закончила, наконец, готовить и освободила плиту. Я перебросила всю энергию на варочную поверхность. Девчонка и старушка молчали, занятые каждая своими делами и мыслями.

Наконец, когда в кухне воцарилась образцовая чистота, мы переместились в большую комнату, которая служила хозяйке и гостиной, и спальней. Кровать стояла в углу, справа от двери, накрытая красивым лоскутным одеялом. Поверх него была наброшена кружевная накидка. На стене, над спальным местом, множество фотографий, штук двадцать, не меньше. Большинство из них черно-белые. Борясь с искушением броситься их рассматривать, я вооружилась тряпкой и принялась протирать подоконники.

– Шла бы ты уже, поди, жених твой воротился, – обратилась ко мне хозяйка.

– Как видишь, и без тебя справляемся, – подхватила Ксюша.

– Не дерзи! Ишь ты!

– И правда, справляетесь отлично, – закивала я.

Между прочим, нисколько не преувеличивая. Для школьницы Ксюша прекрасно убиралась, не халтурила, делала все на совесть. То ли действительно нуждалась в деньгах, то ли так была приучена.

– Ксеня с мамкой-то вдвоем растет, – будто прочитав мои мысли, начала старуха. – Сызмальства по дому помогает. Все умеет. Даже щи варить. Хворала я по осени сильно, подхватила в поликлинике заразу какую-то. Так она ко мне каждый день ходила, кашеварила, все делала. Золото, а не девка. Еще бы курить бросила, и все, можно в Москву.

– Не хочу я в Москву, – огрызнулась девчонка.

– И правильно, оставайся. Все матери спокойнее, когда дите рядом.

– А от матери съеду.

– И куда ты съедешь?

– Да хоть в общагу.

– Это ты зря. Ольга о судьбе твоей переживает, оттого и опекает тебя сверх меры.

– Что ж она раньше-то не переживала, когда я с первого класса из школы одна приходила, жрать готовила, квартиру убирала?

– Чай, перетрудилась?

– Нет, но выводы сделала.

– Вон как заговорила. Это все гормоны, перебесишься, начнешь мать ценить. А то, что она тебе не разрешает курить да водить домой кого ни попадя, так это правильно. Если б Оля на это глаза закрывала, я бы первая грудью встала, но не дала б тебе пропасть.

– Сдалась я вам, – вздохнула девчонка и добавила обреченно: – Всем.

– Кому это «всем»? – не удержалась я.

– Матери, учителям, соседям…

– Каким соседям?

– Ну вон Антонина Петровна сильно переживает, того и гляди, за каплями в аптеку побегу.

– И опять дерзит, нет, ты посмотри на нее, – обратилась старушка вроде бы ко мне, но на самом деле скорее в пустоту.

– А на что ты деньги тратишь, которые за уборку получаешь? – решилась я, раз уж у нас получился с девчонкой какой-никакой разговор.

– На сигареты не трачу, не переживай.

– Это я не велю. Мои деньги пусть на другое идут.

– А откуда ты на курево берешь? – не унималась я.

– Я б тебе ответила, да тогда точно за каплями бежать придется, возможно, кстати, не только соседке, но и тебе.

– Не слушай, – вмешалась старушка. – С обедов небось откладывает, не ест ничего. Видишь, одни кости торчат? Хотя кому я рассказываю, ты вон сама… доходяга!

Прозвучало это так, будто только что нас причислили к людям второго сорта. Я невольно посмотрела сначала на Ксюшу, потом опустила взгляд на свои руки. Нет, пожалуй, девчонка и правда слишком худа. Это заметно, даже несмотря на мешковатую одежду, которой она отдает предпочтение. Сейчас на ней были широкие спортивные штаны и свободная футболка. Все черного цвета.

– Куда поступать думаешь? – решила я сменить тему,