вспомнив, что она упоминала архитектурный во время нашего первого разговора.

К тому моменту я закончила протирать подоконники. Ксюша, увидев это, взяла лейку и принялась поливать стоящие на них цветы. При этом воды не жалела, так что она текла через край. На подоконник при этом тонкой струйкой стекала мутная жижа, перемешанная с землей из горшков.

То ли решила мне насолить, то ли показать Антонине Петровне, что убираю я некачественно. Неужели увидела во мне конкурентку? Маловероятно, ведь, по легенде, мы ненадолго приехали погостить к Ольховым из Москвы. Девчонке это наверняка уже известно.

– Не решила еще. Может, вообще школу брошу. Ты бы лучше про себя рассказала. Зачем у Антонины Петровны трешься? Сидела бы у своих Ольховых.

– Как-то ты пренебрежительно о новых соседях. Вообще-то они – мои друзья. Даже обидно.

– Чихать я на них хотела, впрочем, как и на тебя. Уж извини. А вот за соседку переживаю. Я ее с детства знаю. А тебя третий раз вижу.

– Второй, – поправила я, насторожившись.

– Я не считаю, – после небольшой паузы произнесла девчонка и отвернулась.

Антонина Петровна встала из-за стола, за которым до этого пыталась решать сканворд, и перебралась на кровать. Уселась с тяжелым вздохом и сказала:

– Ох, девчонки, молодо-зелено. Бросили бы вы собачиться. Главное, нашли из-за кого. Понимаю, если б жених какой видный, а тут старуха больная. И взять-то с меня нечего. Разве что кисет, махоркой пропахший.

– На самом деле Антонина Петровна рассказала, что прожила в этом дворе всю жизнь.

– Я тоже. И что?

– Твоя-то жизнь, голубушка, в пять раз короче будет, а то и в шесть, – встала на мою защиту старуха.

– В пять с половиной, – обиженно процедила сквозь зубы Ксюша.

– Вот, умеешь извилины-то напрягать, когда необходимо.

Девчонка покачала головой и принялась скатывать в рулоны половики, оголяя давно не крашенный деревянный пол. Под одним из них я заметила квадратный люк с латунным кольцом. Должно быть, подпол. В таком старики обычно держат картошку и банки с заготовками.

– Мне стало интересно, что это за место, которое выбрали мои друзья для жизни, – продолжила я свою мысль.

– Ну и? Удовлетворила любопытство?

– Не совсем, – честно ответила я. – Место как место.

– Не скажи, – возразила старуха. – В нашем дворе, считай, три века тесно переплетаются.

– Ага, каменный и прошлый.

– Ну что ты в самом деле, что за вожжа тебе под хвост попала сегодня?

– Извините, – совсем другим тоном произнесла девица. – Продолжайте.

– Вот, – со значением сказала старушка. – Ксеня историю уважает, сама рада послушать. Пусть и по пятому кругу.

– Выходит, самый новый дом в противоположном конце двора. В этом веке его строили. Ксюшкин дом – послевоенный, а Ольховы твои в доме позапрошлого века живут. Вот так три столетия в одном дворе и соединились.

– Рядом с ними дом пустует, он ведь того же периода постройки?

– Казенный дом-то, недавно только архив оттуда съехал. Сколько себя помню, не жили в нем. То ли дело друзей твоих дом, там всегда люди обитали. Это сейчас двое. А бывало и тридцать человек.

– Тридцать? – переспросила я, не в силах себе представить такое количество жильцов в стенах особняка.

Не найдя, что еще протереть и чем себя занять, я опустилась на стул, где только что сидела старушка. В сканворде, оставленном на столе, синими чернилами было записано лишь одно слово: «дух». Ксения мыла полы, внимательно слушая рассказ соседки.

– Это ведь была не то общага, не то казарма. Сейчас кажется странным, в таком роскошном доме… Но тогда он и не был таким. Старый, давно не штукатуренный, внутри весь облезлый. Лепнина сыпалась, паркет скрипел. Там, где крысы не поели.

– Сложно поверить, – согласилась я.

– Крысы едят паркет? – подала голос Ксюша.

– А что им там еще грызть было? Даже крысам взять в том доме было нечего. Немцы там жили после войны.

– Те, что дом строили во дворе?

– И не только, некоторые из них в других местах трудились. На заводе, например.

– И в больнице, – подхватила я, вспомнив историю о санитарке, которую старушка рассказывала мне в прошлый раз.

– Вот все они аккурат там и жили. И ничего, не жаловались.

– А вы там были?

– В доме-то? А как же. Раньше все проще было. Ни тебе кодовых замков, ни домофонов, ни, прости, господи, сигарет электрических, – старушка покосилась на Ксюшу.

– Электронных, – поправила та.

– Люди добрее были. Мир ценили, повидали на войне-то, – продолжала Антонина Петровна. – По-простому друг к другу относились.

– Получается, вы были в особняке, когда там жили пленные немцы?

– Да, по три, по пять человек в комнате. В тесноте, да не в обиде.

– А потом?

– Поредела общага потихоньку на моих глазах. Кого расселили, кто домой вернулся, кто помер…

Она надолго замолчала. Ни я, ни Ксюша не издавали ни звука. Уверена, что девчонка слышала эту историю о тех, кто строил ее дом, уже не один раз. Я же буквально ловила каждый звук, силясь за что-то зацепиться.

– А потом город дом-то продал семье одной богатой. Я уж не чаяла, что из него что путное выйдет. А нет, вернули они товарный вид хоромам.

– Что за семья?

– Так Буханкины. Сын их, Гоша, твоим друзьям дом-то и продал. Он после смерти родителей один был наследник, вот и простился с родными стенами.

– Интересно почему?

– Не было там ему счастья. И быть не могло.

Я с замиранием сердца ждала, когда старушка продолжит. Она поднялась с кровати, прошла через комнату и села за стол напротив меня. Ксюша, тщательно отжав тряпку и обтерев руки прямо о свои штаны, последовала ее примеру и заняла стул рядом.

– Посудите сами, рос Гошка в любви, ласке да родительском внимании. На всем готовом, с няньками да мамками. Из гимназии ранец и то за ним человек был приставлен носить.

– Да ладно? – ахнула Ксюша.

Судя по тому, что мне сегодня довелось услышать, эта картина резко отличалась от ее школьных будней.

– А ты не спеши завидовать-то. Выросло из Гошки не пойми что. Чудо-юдо, рыба-кит. В институт тоже родители пристроили. Разве что, аккурат как в гимназию, портфель за ним не принесли. На работу тоже устроили. Не абы куда, а в архив.

– Это тот, что во дворе? – уточнила я.

– А почто далеко ходить? – фыркнула старушка. – Ножки жалеть надо. Дожалелись – выросло из Гоши к сорока годам два центнера весу.

Антонина Петровна, женщина для своих лет весьма стройная, привстала со своего места и провела руками вокруг себя, демонстрируя нам масштабы чужого ожирения.

– И говна столько же, – неожиданно добавила она, садясь на стул. – К пятидесяти годам нашли родители ему, наконец, какую-то дуру. Женили. Перекрестились, видать, с облегчением, да и померли друг за другом в один год.

– А он?

– Гошка-то? Пожил тут еще несколько лет с семьей. Уж не знаю, как супружница этого дитятку великовозрастного терпела. Дочь у них родилась. Помнишь ее? – старуха обратилась к Ксюше. – Ровесница твоя.

– На год младше