перед этой госпитализацией наступило в то время, когда я в одиночестве жила в номере отеля Metairie.

В том году у меня вообще были проблемы с гостиничными номерами. Однажды К. взял меня с собой в деловую поездку в Рино и оставил в нашем номере, а сам поехал на конференцию. В его отсутствие меня обуял дикий страх. Я завесила зеркала полотенцами; когда этого оказалось недостаточно, чтобы успокоиться, спряталась в крохотном шкафу. К. вернулся. Увидел полотенца на зеркалах и начал звать меня по имени. Наконец, попытался открыть дверцу шкафа, где я пряталась, и я испустила тихий возглас.

– Не открывай дверь! – прохныкала я.

Пересказ этого инцидента без объяснения моего внутреннего устройства делает его похожим на типичную байку о сумасшедшей. И я не спорю, в Рино я действительно была безумна. Однако я обладала пониманием своей собственной ситуации. Я взяла с собой в шкаф ноутбук и переписывалась с подругой, связно рассказывая ей о том, как там оказалась. Зеркала я завесила потому, что меня пугал вид собственного лица. Никакая особая отдельная история не сопровождала этот страх – ни галлюцинации с разорванной и гниющей плотью, ни бред о том, что отражение высосет из меня душу. Как и месяцы спустя в Луизиане, меня одолело ощущение беспричинного ужаса. Оно растекалось, как кровь, и так же сворачивалось вокруг уязвимых мишеней, таких как мое лицо, узоры ковра и покрывала на кровати, вид сухого и пыльного Рино из окна. Единственным разумным решением было спрятаться в небольшом темном пространстве – в шкафу. Набирая текст на ноутбуке, я пыталась объяснить подруге, что происходит. Вероятно, я старалась тем самым подвести доказательную базу под свою версию истории или осмыслить ситуацию, ввергавшую в растерянность даже меня, используя те инструменты, которые сочла приемлемыми. Маленькое окошко чата пугало меня не так сильно, как взаимодействие лицом к лицу.

К. только что вернулся, напечатала я. Мне страшно.

Наконец я вышла к нему. Теперь я была чуть спокойнее, но спокойствие это было хрупким. Малейший нажим сокрушил бы меня. Мы не представляли, что может сыграть роль такого нажима.

Когда мы вернулись в Сан-Франциско, я снова вышла на работу. С 10 до 18 с понедельника по пятницу я ходила на совещания, и давала презентации, и сидела за компьютером, и тайком попивала спиртное из офисных запасов. Я делала свою работу. И ничего не говорила о том хоррор-шоу, которое по-прежнему запускало в меня зубы. Иногда я видела, как туда-сюда мелькали какие-то твари, но игнорировала их. И считала, что мне повезло: у меня такие галлюцинации, которые получается игнорировать.

Мои психотические симптомы едва поддавались контролю, но нам с К. предстояла поездка к его родителям в Новый Орлеан. Мы поговаривали о том, чтобы отменить ее и остаться в Сан-Франциско. И гадали, не получится ли так, что близость родственников во время праздников не только не создаст больший стресс, но на самом деле станет наилучшим вариантом для нас обоих. В конце концов, К. был моей главной сиделкой во время этого затяжного кризиса, и я подозревала, что распределение ответственности на стабильную группу, особенно состоящую из людей любящих, могло облегчить напряжение.

И вот мы полетели на юг, рассматривая по пути оливковые болота в иллюминаторе, и остановились в мотеле неподалеку от пригородного дома его родителей. И с облегчением упали в объятия нашей гостеприимной семьи.

В один из этих вечеров, когда воздух был влажен и холоден, К. поехал на футбольный матч вместе с отцом, а я снова осталась одна в незнакомом номере. Я сама настаивала, чтобы он поехал: меня радовало, что у него появилась возможность заняться чем-то приятным без меня. Но его отсутствие сделало меня беззащитной, и ужас с удовольствием ворвался в мою душу. Я начала собирать полотенца. Реальность теряла свои очертания. Вскоре мое сознание превратилось в черную дыру, и эта мертвая звезда настойчиво выхватывала каждый осколок здравого смысла; она обдирала мир по краям. Промучившись с решением, стоит ли просить помощи, я позвонила свекрови. Сказала ей, насколько могла спокойно, что, кажется, мне нужно в больницу.

– Хорошо, – ответила она. Бывшая больничная медсестра, миссис Гейл умела утешить в моменты кризиса: – Давай сделаем это и наведем в тебе порядок.

Хотя никаким заявлениям, которые может сделать психиатрический пациент, обычно не верят, объявления о безумии – исключение из этого правила. «Я хочу себя убить» чаще всего воспринимается всерьез: терапевт, слышащий эти слова, по закону должен сообщить о них, чтобы предотвратить вред, который пациент может нанести самому себе. Существует гипотеза, согласно которой психически здоровых людей при определенных условиях можно с легкостью госпитализировать. Исследователь Дэвид Розенхан даже провел соответствующий эксперимент: он и его знакомые утверждали, что у них слуховые галлюцинации. В результате их продержали в разных психиатрических клиниках в среднем по 19 суток – и это несмотря на нейротипичность этих людей и отсутствие каких бы то ни было симптомов во время госпитализации. Всех пациентов, кроме одного, выписали с диагнозами шизофрении и только при условии, что они согласятся принимать антипсихотические препараты. Если бы не авторитет Розенхана как ученого и последующая публикация в 1973 году его работы «О здравом уме в сумасшедшем доме» (On Being Sane in Insane Places), эти диагнозы преследовали бы Розенхана и его соратников всю жизнь. В отличие от меня, Розенхан в итоге доказал врачам, что он симулировал и на самом деле являлся исследователем из Стэнфорда.

Мы вернулись в Сан-Франциско, и я снова вышла на работу. Я участвовала в совещаниях, делала презентации и сидела за компьютером. Словом, справлялась со всеми своими обязанностями, и мне не мешали твари из моих галлюцинаций, иногда шнырявшие по углам.

В столовой луизианской больницы я стояла в неторопливой очереди к раздаче. Дожидаясь, пока настанет мой черед обратиться к раздатчицам, распределявшим горячий и жирный завтрак, я вдруг осознала, что на Маре, моей соседке по палате, которая стояла передо мной, надета моя куртка – хорошо сшитая, любимая твидовая вещичка, принадлежавшая мне не один год.

Я спросила:

– Ты что, надела мою куртку?

Поначалу она не отреагировала. Я заметила, что Мара обладала замедленной реакцией человека, который либо страдает тяжелой депрессией, либо перегорел на психотропных препаратах. Она повернула голову, не глядя мне в глаза, и начала медленно снимать мою куртку.

– Да все нормально, – успокоила ее я. – Можешь побыть в ней до конца завтрака, но я хотела бы получить ее обратно, когда мы поднимемся на этаж.

Несмотря на мои слова, она