Четырнадцать служителей нашли могилу в бездонной пучине, шестнадцать, в их числе друг и спутник по дальним вояжам — Андриян Петрович Эзельберг, были погребены на отмели, а сам капитан-командор превратился с гниющее от цынги существо, беспомощное и перед воришкой-песцом.

…Зверек давно разгуливал по землянке и, фыркая, тыкал влажный нос в квадранты и книги, носильные вещи и покрытые плесенью ржавчины пистолеты, разбросанные под киотом с неугасимой лампадой.

Горячее дыхание обволокло беззащитного человека. Беринг громко застонал.

Песец отскочил и закружился по яме.

Тотчас вбежал вахтенный матрос и, загнав песца в угол, ловко ухватил его за горло. Зверек отчаянно засучил лапами, хрипло тявкнул и подавился лаем. Пушистый хвост, извиваясь, замелькал из стороны в сторону. Пальцы матроса злобно сжимали раздувшееся от предсмертного напряжения горло зверька. Песец высунул розовый, в пене, язык, задрожал всем телом, и затих.

— Кузьма, зови господина корабельнаго мастера, — попросил Беринг и устало подумал, что недуг вцепился в него, как матрос в неудачника-песца: мертвой хваткой.

Вахтенный, уходя, выбросил зверька наружу. Ценность шкурки никого не интересовала. Каждый из моряков был согласен отдать сотню песцовых шкур за горсть табака или за чарку вина.

Через минуту, морщась от невыносимого запаха, в землянку заглянул Хитров. Седые усы уныло свисали с обветренного морщинистого лица мастера на воротник вывернутой мехом наружу, кое-как сшитой корабельным парусником бобровой шубы; щеки ввалились; глубоко запавшие изнуренные глаза невесело смотрели из-под густых бровей. Только его и Стеллера не коснулось смертоносное жало цынги. Прочие офицеры пластом лежали в соседней яме.

— Посланные для узнания люди возвратились ли? Не приключилось беды какой? — озабоченно справился капитан-командор о матросах, ушедших по его приказу в горы, чтобы ознакомиться с неизвестной землей.

Мастер успокоил командующего:

— Тревожишься прежде срока, Иван Иванович. Ребята — калачи тертые, не сгинут.

Беринг, помолчав, ворчливо пробормотал:

— Велите, Софрон Федорович, убрать стены и крышу. На дворе благодать божья, а тут яко в могиле.

Хитров кликнул служителей. Одетые в тряпье и звериные шкуры люди лениво разметали земляные стены и сняли парусиновую крышу. Море света хлынуло в яму. Негреющее солнце ослепило Беринга. Он на миг смежил веки и, показав служителям кровоточащие, пухлые, как губка, десны, с наслаждением глотнул свежий воздух.

Моряки содрогнулись. Командующий напоминал вырытого из могилы мертвеца, который внезапно ожил к ужасу окружающих. Вши, словно могильные черви, копошились в седых бровях, в спутанной шевелюре и клочковатой бороде, отросшей за месяц лежания в яме. На одутловатых землистого цвета щеках и уродливо распухших руках проступали фиолетовые пятна разложения; живот вздулся; серое от вшей одеяло из бобровых шкур свисало с ног, будто пораженных слоновой болезнью. Ноги были наполовину засыпаны песком. Отвратительная вонь, поднимаясь из ямы, дурманила головы матросов.

Беринг жестоко страдал. Это было заметно по расширенным зрачкам и судорожному подергиванию обескровленных губ. И только; ибо в умирающем теле шестидесятилетнего мореплавателя билось привычное к страданиям сердце. Он переносил их молча, сохранив ясность мышления и твердость духа, зная, что океан житейских невзгод позади.

— Дайте глянуть окрест, — кинул капитан-командор служителям и попытался привстать.

Матросы торопливо подхватили его и, поддерживая грузное обмякшее тело, сунули ему за спину узлы с одеждой.

Беринг откинулся на них и, стоя по щиколотки в осыпающейся с ног земле, обвел прощальным взором стан смерти.

Вдоль изогнутой отмели, разделяя ее и отлогий склон предгорья, желтели кресты над шестнадцатью холмиками; возле них зияла разверстой пастью могила, выдолбленная в мерзлой земле намедни, когда лекарь сообщил, что ноги капитан-командора поражены антоновым огнем. Вершины далеких гор и террасы прибрежных скал были убраны выпавшим за ночь снегом. Среди пены бурунов высился могильным курганом увенчанный крестом мачты и реи корпус «Святого апостола Петра», выброшенный последним штормом на отмель; за останками пакетбота яро метался между материками студеный океан. Где-то в его просторах, за горизонтом, мерещилась Берингу так и не обретенная земля дона Жуана де Гамы.

Угасающий взгляд капитан-командора безучастно скользнул по удрученным лицам спутников и задержался на поникшем Стеллере.

— Господин адъюнкт, — позвал старик. — Ежеличем обидел, премного прошу простить грехи мои.

Угрюмый Стеллер подошел к ложу. Обиды, причиненные командующим, не забывались. Самая тяжкая была нанесена в день стоянки у острова Каяк близ Америки; настроенный против адъюнкта за его злоречивость, Беринг в первую минуту запретил ему съезжать на берег для научных наблюдений, а впоследствии бесцеремонно прервал их, пригрозив покинуть натуралиста на произвол судьбы, если тот замешкается на острове.

— Иван Иванович, — чистосердечно сказал Стеллер. — Обида нанесена не мне. От тех ваших запрещений потерпела наука; ведь за краткостью пребывания на оной суше природа американская и образ жизни тамошних обитателей узнаны мной недостаточно. О том печалюсь, что побывали мы в Америке токмо ради известия и чтоб привезть американской воды в Азию.

Адьюнкт заметил покорно страдальческое выражение устремленных на него мутных глаз умирающего и, охваченный жалостью, спохватился.

— Обиды ж моей нет на вас, Иван Иванович.

Он осторожно притронулся к пухлой руке Беринга и, цепенея, почувствовал податливое, как тесто, рыхлое тело.

— Академия Наук и Сенат, — поспешил он смягчить свою резкость, — рассудят, что нами под вашим смотрением немало сделано: островы разные близ Америки сысканы, коих богатство изрядную прибыль государству принесть могут. О чем и репортовать не преминете в скором времени.

Похожая на гримасу улыбка проползла по лиловым губам капитан-командора. Он не принял милостыни.

— В скорое время, — чуть слышно обронил старик, — мне репортовать надлежит господу богу за грехи мои и погибель напрасную экопедичных служителей…

Голос его пресекся. Смертная мука прозвучала в последних словах. Задыхаясь, он зашептал склонившимся над изголовьем офицерам:

— В Сенат и Адмиралтейц-Коллегию репортовать поручаю равноправному товарищу моему в делах экспедичных, господину капитану Чирикову, коль довелось ему в благополучии прибыть в камчатскую гавань… Для того, Софрон Федорович с господином лейтенантом, представьте Алексею Ильичу донесение о вояже и бедствиях наших… Как возвратятся посланныя для узнания и ежели сия суша не Камчатка, в чем не имею сомнений, то не терять дней, а построив из досок корабля гукор[101], плыть в нем к гавани, нареченной именем святых апостол Петра и Павла…

— Софрон Федорович… — Вахтенный матрос потянул мастера за кушак. — На круче людей примечаю.

Хитров обернулся. С крутой скалы на отмель спускались два человека: один на голову ниже другого.

— Михайла с Тимохою! — оглушительно рявкнул боцманмат, признав матросов, ушедших на разведку в горн.

Служители загалдели.

— Иван Иванович… — Мастер нагнулся над ложем. — Посланныя для узнания возвратились.

Беринг одобрительно моргнул.

— Зовите, не мешкая.

Хитров рысцой пустился к скалам. За ним скопом двинулись снедаемые нетерпением