— Поелику несовершенны карты наши, — назидательно проговорил Чириков, — путь к земле Гамовой пройден не без пользы истине. Познается оная не токмо в обретениях земель новых, но столь же полезным исправлением ошибок тех корабельщиков, что, усердствуя языком в балясах, изрядно сочинили басен вредных.

Он кивнул боцману.

Тот, вскинув ружье, выпалил поверх кустов.

Стая нарядных, как радуга, крохотных птичек, испуганно вереща, взвилась над отмелью.

И разом, заглушая птичий гомон и ритмичный плеск прибоя, гаркнули в приветственном салюте четырнадцать корабельных пушек. Белесые облака дыма окутали борт и мачты «Святого апостола Павла».

Матросы, сняв шапки, благодарно молились.

Гулкое эхо, взрывая вековечную тишину, понесло по ущельям и горным долинам Нового Света весть о прибытии Колумбов Росских.

Было пятнадцатое июля тысяча семьсот сорок первого года.

ГЛАВА VIII

КАПИТАН-КОМАНДОР СДАЕТ ВАХТУ

…И видит край волнам пловец…

Ломоносов

Луч стремительно рассек тьму и вонзил пыльное острие в изголовье земляного ложа. Струя морозного воздуха ворвалась в затхлую сырость ямы. Обеспокоенный холодом Беринг с трудом приподнял отекшие веки и увидел похожие на огни погребальных свечей желтые глазки зверька. Просунув пушистую мордочку в щель парусиновой крыши, песец с любопытством уставился на капитан-командора. Тот, вздохнув, отвернулся: было невмоготу пошевелить распухшим языком, раскрыть рот и позвать на помощь.

Так повторялось изо дня в день, из ночи в ночь, на протяжении месяца жизни — угасания в песчаной яме, выкопанной на отмели неизвестной земли. Стоило вахтенному матросу зазеваться, прожорливые песцы норовили проникнуть в землянку: их привлекал запах заживо гниющего человека. Отмель и прибрежные террасы кишели ими, как саранчой. Бесчисленными стаями они спускались с гор и, совершая набеги на жилища экипажа флагманского корабля, тащили оттуда нее, что могли уволочь: ножи, сапоги, шапки; бесцеремонно, на виду изумленных и разгневанных людей, сталкивали многопудовые камни с бочек, в которых хранилось заготовленное на зиму мясо, и расхищали его; нападали на моряков при возвращении их с охоты и вырывали из рук куски окровавленных бобровых туш. Ожесточенные служители истребляли песцов сотнями, выкалывали им глаза, сжигали, рубили топорами, но взамен убитых на отмель пробирались тысячи пушистых хищников, и все начиналось сызнова. Беринг не раз среди ночи пробуждался от неистовых воплей матросов, шума драк с песцами в ближних ямах, истошного лая отступающих воришек и стонов искусанных ими, умирающих от цынги участников экспедиции. Жалобы и проклятия, заглушая монотонный рокот прибоя, неумолимо напоминали капитан-командору о горьком конце вояжа: крушении у скалистых берегов, ошибочно принятых за Камчатку.

Молча внимая ропоту измученных спутников, Беринг не находил для них слов утешения, ибо и сам нуждался в поддержке. Неудачи опустошили его сердце. Ложный путь, избранный на конзилии в гавани Авачинского залива, завершился ямой в песчаной отмели; путь роковых ошибок. Теперь, на предсмертном досуге в земляном логове, капитан-командор обращался к слабеющей памяти и, ужаленный мыслями, изнемогая от запоздалого сознания непоправимости истекших событий, вновь болезненно переживал их.

…Полгода миновало с июньской туманной ночи на сорок девятой параллели, когда пути экспедиционных кораблей разошлись навсегда. Под вечер Ильина дня, пятью сутками позже высадки Чирикова на мысу Аддингтона, Беринг привел флагманский корабль на рейд острова Каяк близ Аляски и, равнодушно выслушав поздравления подчиненных, заторопился в обратный рейс. Тщетно адъюнкт и офицеры уговаривали его зазимовать в Новом Свете. Капитан-командор, в ответ на доводы Стеллера о важности научных наблюдений, только пожимал плечами и упрямо твердил:

— Мы воображаем, что все открыли, и строим воздушные замки; а никто не думает о том, где мы нашли этот берег? Как еще далеко нам до дому? Что еще может с нами случиться? А берег нам незнакомый, чужой, провианта на прозимовку не хватит…

На рассвете он вышел на шканцы и, узнав, что из ста бочек налиты пресной водой семьдесят, приказал сняться с якоря.

Разбуженные предотходной суетой, офицеры выбежали из кают, однако возражать было поздно: «Святый апостол Петр» уже плыл вдоль американского материка на юго-запад.

Никто не догадывался о замыслах командующего: он вел пакетбот как можно южнее, чтобы повернуть к берегам Камчатки и пересечь океан не раньше, чем достигнет параллели дважды не найденной им земли Гамы.

Вначале все благоприятствовало вояжу. За месяц плавания были открыты и нанесены на карту Евдокеевский архипелаг и остров Стефана[98]. Вокруг пакетбота сновали, резвясь и переплывая проливы, стаи драгоценных бобров и морских котов, сивучей и дельфинов. Затем экспедицию постигло неизбежное. Жизнь в туманной слякоти на палубе, не просыхавшей от волн и дождей, недостаток пресной воды, однообразная пища из солонины и прокисшей рыбы сделали свое дело: на корабле появилась цынга.

Первой жертвой ее пал неутомимый рассказчик-сновидец Никита Шумагин. Он умер на второй день стоянки у восточных островов Алеутской гряды, найденных тридцатого августа. Беринг, увековечив имя матроса, назвал острова Шумагинскими. Распухшее от цынги тело сновидца было отвезено на пустынный берег и погребено в тальниковой чаще.

Острова казались необитаемыми. Заросшие древовидным тальником и высокой пахучей травой, населенные непуганными еврашками[99], лисицами и бобрами, окаймленные траурно мрачными горами, расстилались пустынные луга и долины.

Ночью вахтенные заметили дым костра, а поутру к пакетботу пригребли на кожаных байдарах диковинные люди в одеждах из китовых кишек и в остроугольных, размалеванных яркими красками, шляпах из древесной коры.

Приняв моряков за посланцев неба, алеуты заклинали их о милости.

Адъюнкт, радуясь неожиданной встрече, записал в дневник свои впечатления о жителях Шумагинского архипелага:

«…Они среднего роста. Шея коротка, плечи широкия. Волосы длинныя, нос и лицо приплющены, глаза как уголь, бороды нет; в том сходны они с обитателями Камчатки и другими туземцами Восточной Сибири.

Ежели судить и по одеянию их, то американцы сии произошли родом вероятно из Азии. На лицах всякия украшения. У одного воткнута в носу палочка из сланца; у другого вдета кость под нижнею губою; у третьего такая ж кость во лбу; у четвертаго имеются кости в крыльях носа. Один из них, не выказывая никакого страха, приблизился к боту, вытащил из пазухи какой-то глины цветом железа, помазал ею щеки, воткнул в ноздри траву, взял в руки палку, прикрепил к оной два соколиных крыла и с громким смехом, но без подлинной веселости, что за обряд может быть принято, бросил палку в море пред нашим кораблем. Мы привязали к дощечке две китайских трубки, немного корольков[100] и бросили ему; он взял подарки и взамен