И словно подтверждая ого слова, с мачтового клота раздалось певучее щебетанье.

Моряки замерли. Послышался легкий шелест. Привлеченная светом, крохотная, диковинной расцветки, крылатая гостья бесстрашно уселась на компасный нактоуз рядом с дремлющим капитаном.

Чириков, вздрогнув, открыл глаза.

Птичка, прощебетав, перелетела на перила шканцев.

— Иван Дмитрич! — Радость и тревога одновременно овладели капитаном. — Гляньте: непугана птаха. Означает сие, что не приучена к коварству людскому и на той суше, откуда пожаловала к нам, не ступала нога человечья. Что на румбе?

— Чисто море, Алексей Ильич!

Чихачев сделал шаг к перилам. Птичка вспорхнула на рею.

— Господин геодезист, — подозвал капитан Красильникова. — Захватив трубу, ступайте на астадипуп[93] и, что приметя, рапортуйте без промедлений. Не привалиться б к суше, — пояснил он и обратился к Елагину: — Тако ж и вы, господин штурман, полезайте с трубою на марс.

Елагин, цепляясь за скользкие от росы выбленки[94] вант, вскарабкался на марсовую площадку и глянул на восток.

Океан еще был под покровом серого мрака, но холодные блики звезд на округло неясных холмах зыби уже потухли. Даль впереди, куда волны лениво подталкивали пакетбот, быстро прояснялась. Радугой из бледно-голубых и розовых лент безостановочно ползла, кружа по линии горизонта, узкая полоска рассвета. За ней всплыла над океаном похожая на цепь вершин снежного хребта гряда облаков. Их нижние слои отражали пламя пожара, бушующего за горизонтом.

Зрелище было столь чудесно, что штурман, обняв мачту и забыв о своих обязанностях, застыл в немом восхищении.

— Господин мечтатель! — прервал его укоряющий голос Чирикова. — Что на румбе?

Юноша спохватился и, наведя подзорную трубу на восток, увидел сквозь двойное стекло, как над облачной грядой величаво поднялось солнце нового дня.

Люди на шканцах неотрывно следили за движениями Елагина. Он протер стекло полой бострога, опять впился взором в горизонт и вслед за тем, потрясая треуголкой и трубой, заорал на весь корабль:

— На румбе суша, господин капитан! Тамо, где светило взошло по-над облаками! Тож не облака, а подлинный горы снежныя!

Чириков тотчас полез наверх и, переведя дух, приник к трубе.

Штурман протянул руку на восток и с горделивой радостью посмотрел вниз. Все на корабле встрепенулось, разбуженное магическими словами. Матросы, солдаты, офицеры, толпясь на палубе и задрав головы, не спускали глаз с марсовой площадки.

— Подлинная суша!.. — Чириков размашисто перекрестился. Служители на палубе повторили его жест и, обступив мачту, молча ждали, пока штурман и капитан спускались по вантам.

— Курс истинный друзья! — весело известил Чириков. — На востоке горы снежныя высоты отменной. Полагаю, что сне матерой берег американский, отнюдь не край света доступнаго.

— Нам, людишкам подначальным, без роптаний не жить. Отмолим грех рачением, — торжественно заговорил боцман Савельев. — А за попечительство ваше, высокоблагородный батюшко наш, Алексей Ильич, что не дал ты морю-океану утянуть нас в геенну адову, сыскал сушу желанну, земной поклон от служителей всех!

Он грохнулся на колени и, прежде чем Чириков приказал ему встать, трижды стукнулся лбом о палубу.

Матросы и солдаты, скинув шапки, простуженными голосами завопили здравицу капитану.

— Прочь, канальи! — врываясь в хор славословия, хрипло прозвучал за спинами служителей сердитый окрик.

Бесцеремонно расталкивая толпу, к Чирикову направлялся Делиль. Наспех надетый парик сидел на нем задом наперед; на висках торчали рыжие волосы. Он был так комичен, что капитан рассмеялся.

Делиль не понял причины смеха.

— За достойное рачение в трудах ваших благодарствую вам, господин капитан, от Академии наук членов. — Он важно, с ужимками поклонился. — Не премину отписать в Париж брату моему, короля французов первому географу, и брату моему, географу Академии наук Санкт-Питербурхской, что, полагаясь на карту, сочиненную ими при моем участии, пакетбот под моим и вашим, господин капитан, смотрением достиг ныне берегов американских.

Произнеся эту напыщенную тираду, он хотел удалиться.

Моряки опешили; им-то хорошо было известно «смотрение» Делиля: пьяные россказни о земле Гамы, коими он подбивал служителей возмутиться против капитана. Рядовые участники экспедиции давно дознались, зачем парижанин пожаловал в отдаленные места. Оставленные им на Камчатке ляке[95] под пьяную руку разболтали матросам, что вершат в складчину с братом королевского географа немалые прибыльные дела: выменивают на всякую всячину у инородцев сибирских запретную мягкую рухлядь и под видом ученых коллекций поочередно отвозят в Санкт-Питербурх, а там сбывают по красной цене, не платя государственной пошлины.

Радость померкла в глазах Чирикова. Он сухо сказал:

— Господин Делиль, карта братьев ваших негожа мореплавателю. По оной судя, пакетбот наш вторый день на матером берегу обретается. Суша сия ж разыскана не возлияниями вашими, Бахусу зело приятными, а служителями флота российскаго пакетбота «Святый апостол Павел», кои токмо под моим смотрением пребывают и впредь. О чем извольте, коль станет охоты, отписывать в Париж и Академию братьям вашим.

Он отстранил Делиля с дороги и прошел на шканцы.

Служители, посмеиваясь над парижанином, устремили взоры на восток, где, как награда за долготерпение, вырастала вместе о солнцем и днем заповедная Большая Земля.

Пакетбот подплывал туда, где вечный прибой провел извилистую грань между водной пустыней и неровной линией побережья. Там, за широкой чертой пены, раскинулась страна девственного покоя. Молочные туманы клубились в ущельях, оползали к подножью хребта, текли через долины и таяли в лучах пламенеющего дня на пустынном берегу.

— Паче прочего дивлюсь безлюдности здешней земли, ибо по мягкости природы годна она существам разумным, — сказал Чириков офицерам и еще раз навел трубу на берег. В ее овале, заслоняя дымчатую даль, выступала зеленая стена кустарника; порхая над ней, мелькали разноцветные птицы.

Из нарастающего рокота прибоя выделялись картавые голоса чаек. Бестолково кружа над отмелью, они, как бы предупреждая о появлении корабля, гомонили на весь окрест.

Ничто не выдавало присутствия человека.

Капитан обернулся к Чихачеву.

— Велите, убавив парусов, глубину смерить.

Лейтенант перегнулся через перила шканцев.

— Убрать бизань, драйвер и мидель-стаксель!

Матросы послушно взобрались на реи и закрепили верхние паруса. Корабль замедлил бег.

— Накинуть глубомер! — распорядился лейтенант.

Боцман, раскрутив веревку, швырнул лот. Коротко булькнув, железный брусок исчез в океане.

— Шестьдесят саженей! — отрапортовал боцман и, словно отброшенный, отпрянул назад.

— Свят, свят, свят! — бледнея, забормотал он.

Повисший на фальшборте любопытный кухарь опустился на палубу и на карачках пополз к мачте.

— Водяная девка! — взвыл он благим матом.

Взбудораженные его истошными причитаниями, служители, глянув о мачт вниз, оцепенели.

Возле пакетбота, тяжело хлопая похожими на руки ластами по скользким бокам и выпятив острые, торчком, груди, стояло колыхаясь и фыркая, бурое чудовище. Его уши вздымались над фальшбортом, крохотные свиные глазки, не моргая, уставились на людей.